Жгучий свет отшвырнул воина Оливье в сторону. Системы его брони закоротило, и летописца ослепило невнятным мельтешением помех и мутных изображений.
Вновь наступила темнота.
Крашкаликс снял с головы Ле Бона шлем. Летописец изумленно заморгал. Образ Пертурабо, размахивающего молотом в самой гуще насилия, не оставлял его. Он посмотрел туда, где сидела Марисса, держа собственный шлем на коленях. Святая радость наполняла ее. Это ужаснуло его больше, чем все, увиденное в записи.
— Если вы пытались меня шокировать, субкапитан, то это не сработает. — Дрожа, Оливье поднялся на ноги.
— Это не входило в мои намерения, — сказал космодесантник. — Я хотел показать вам нашего владыку таким, каким мы его знаем, в разгаре битвы.
— Сейчас он для меня фигура не менее пугающая.
Легионный служитель Железных Воинов принес Ле Бону стакан воды, и тот жадно осушил его. Голова болела от шлема.
— Почему же? — спросил Крашкаликс. — Война ужасна. И его создали, чтобы вести ее. — Легионер наклонился вперед. — Кажется, тебе недостает уважения к моему генетическому отцу. Черные Судьи были злодеями. Они высасывали чужие жизни, чтобы продлить собственные. Ради этого они господствовали над всей данной областью космоса и принесли свой ужас даже на Олимпию. В горах Железный Владыка убивал змеев. В космосе он свергал древнее зло — и Судьи оказались лишь первыми из многих. Ради этого он сражается и теперь, против хрудов[8]. Пертурабо — не чудовище, а убийца чудовищ. Он — твой защитник, летописец. Ты должен чтить его.
Оливье мрачно взглянул на космодесантника:
— Я сам себе судья и сам решу, кого мне чтить.
Крашкаликс встал в полный рост и свирепо воззрился на него. Летописец пожалел о неудачном выборе слов.
— Завтра мы увидим больше.
Ле Бон чувствовал, что уже увидел предостаточно.
Зевнув, Оливье встал с пола. Нагромождения документов, повествующих о каждой из кампаний Пертурабо, валялись по всему номеру госпиция[9].
— Он подверг свой легион децимации. Его манера вести войну расточительна. Он разбрасывается своими людьми. — Летописец поднял книгу и позволил ей упасть обратно: «История Олимпии» за авторством Пертурабо. — Нельзя не задаться вопросом, почему он это делает, зачем упивается этим образом — несокрушимого и безразличного человека-скалы. Он тычет свою безжалостность людям в глаза. — Ле Бон спрятал лицо в ладонях и потер их ребрами глаза. — Он превратил всю свою жизнь в спектакль. Ни капли правды, сплошное позерство эгоиста. Неудивительно, что люди бунтуют. Мы должны уехать. Должны вернуться на Терру и сказать, что не можем завершить книгу. Это самая худшая миссия из всех.
Марисса молчала. На улицах опять стало людно. Оливье слышал, как горожане скандируют вдалеке. Их неповиновение было соблазнительным.
— Это неважно.
— Что?.. — Летописец убрал руки от глаз и поднял голову. В поле зрения плясали цветные пятна.
— Это неважно, — повторила она. — Факт — не то же самое, что истина.
— Глупости. Мы ведь уже об этом говорили. Почему ты так настойчиво к этому возвращаешься? Мы здесь, чтобы написать историю.
— Наша задача — представлять примархов героями, каковы они и есть в действительности. Ни один великий полководец не безупречен. Ни один.
— Мы создаем исторические документы! — воскликнул Ле Бон. Он начинал распаляться. — Это слишком важно, чтобы становиться жертвой… жертвой…
— Культа? — закончила за него жена. — Истина важнее фактов, — тихо сказала она.
Усталость Оливье отступила. Ее вытеснило раздражение.
— Это не жизнеописания, это жития святых.
— Может, именно это и нужно Империуму.
— Империуму нужны факты, — парировал он. — Я не стану участвовать в мифотворчестве.
Марисса взглянула на мужа:
— Ты что, не видишь, Оливье? Примархи превыше истины. Они не люди. Нужно ли Галактике знать об изъянах и характере Железного Владыки? Разве ты не понимаешь, освещение его недостатков подорвет все, чего он достиг? Книга, которую ты предлагаешь написать, никогда не выйдет в свет, да и не должна.
— Это не важно! — возразил он. — Важна только истина.