— Вы знаете, кто здесь? — прошептал он мне. — Мессер Пейре Отье.
Мессер Пейре Отье… Я не знаю, почему, но мое сердце сжалось, а потом чуть не выскочило у меня из груди. Меня охватили странные чувства. Это было не просто уважение к пожилому человеку, бывшему нотариусу графа де Фуа, о котором мне рассказывала мать и некоторые друзья. Я всего лишь мельком, в Монтайю, в темной фоганье Бенетов, видел его брата, Гийома Отье, в обществе Андрю из Праде. Единственным добрым человеком, которого я видел вблизи, был Амиель из Перль, тоже солидного возраста — да и то тогда, когда я не знал, кто он такой. Но в этот вечер я думал: неужели же эти апостолы, эти добрые христиане — это настоящие люди, из плоти и крови, такие же, как и мы?
Но тут я вспомнил о роскошной и вкусной трапезе. Я сидел за столом вместе с мужчинами из Сабартес, рядом с Гийомом Эсканье, лицо которого, обычно бледное, приобрело цвет, словно отражая отблески жара, в золотистом свете калели с тремя фитилями.
Мы говорили о событиях в Каркассоне и Лиму, но людей из Лиму за столом не было. Мартин Франсе трапезовал вместе с таинственным гостем в соседней комнате за закрытыми дверями. А Гийом Пейре — Кавалье их обслуживал. Он постоянно выходил из этой комнаты и заходил туда, носил хлеб, вино, белую салфетку, и каждый раз тщательно закрывал за собой двери. Я понял, что гость не может разделить с нами праздничной трапезы, потому что сам он ел рыбу: я видел, как Гийом, выйдя из соседней комнаты, склонился над Раймондом Пейре и положил на стол перед ним хорошо прожаренную чудесную форель — от Мессера Пейре Отье.
Когда Гийом Пейре сел рядом с нами, завязался еще более интересный разговор. Хвалили консулов Лиму, пославших делегацию для поддержки своих товарищей и народа Каркассона в их праведном гневе против злоупотреблений этих злобных доминиканских инквизиторов.
Я слушал, как Раймонд Пейре с энтузиазмом рассказывает о храбрых деяниях францисканца по имени Бернат Делисье, который осмелился проповедовать против Инквизиции, о решимости жителей бурга Каркассона, которые взяли приступом доминиканский монастырь и разбили в нем столы и окна; о честности присланного королем следователя, мессира Жана де Пикиньи, принявшего сторону горожан.
— Новый инквизитор Каркассона — это французский доминиканец по имени Монсеньор Жоффре д’Абли. Говорят, он полон решимости восстановить подмоченную репутацию своего ордена и навести порядок в собственных рядах, — воскликнул Гийом Пейре — Кавалье, и его взгляд наконец–то зажегся. — Вот и начал бы с этого! А наших добрых людей оставил бы в покое…
Все эти слова звучали у меня в ушах и находили отзвук в сердце. Они были верны и справедливы. И я разделял с этими людьми и гнев, и надежды, и эти слова были моими, как и их собственные. И меня охватил такой стыд, когда я вспомнил иные слова, которые мне приходилось слышать за иным столом, возле другого очага в Арке, у д’Эсквина. В обществе людей, которые сбивали меня с пути. А здесь, за столом Раймонда Пейре — Сабартес, я чувствовал себя среди своих.
Я протянул руку за красивым, немного сморщенным яблоком, и только приготовился укусить его, как дверь в комнату открылась, и я увидел человеческую фигуру в профиль. Мессер Пейре Отье. Я резко вскочил, опередив Гийома Эсканье, чуть не перевернул лавку, толкнул своего соседа. Добрый человек стоял в дверном проеме, и в падающем на него свете я видел худощавый, темный и прямой силуэт в ореоле седых волос. Он поднял руку.
Я услышал в его голосе дружеский смех.
— Пусть Бог благословит вас, — сказал он.
ГЛАВА 10
ТЕМ ЖЕ ВЕЧЕРОМ
Еретик мне сказал тогда: Пейре, я счастлив встретить тебя! Мне говорили, что ты хочешь стать добрым верующим, и если Богу будет угодно, и ты поверишь тому, что я хочу сказать тебе, я покажу тебе дорогу к Спасению Божьему, как Христос показал Своим апостолам, которые не лгали и не обманывали… Есть две Церкви, одна гонима и прощает, а другая владеет и сдирает шкуру…
Раймонд Пейре тоже поднялся. Он подошел ко мне, взял меня за локоть и сказал, чтобы я пошел с ним к Мессеру Пейре Отье. Он подтолкнул меня к двери, где добрый человек встретил меня с улыбкой. И уже тогда добрый человек сам взял меня за руку, отвел в комнату, усадил рядом с собой на сундук, у изножия ложа, и долго смотрел на меня, не отпуская моей руки. Раймонд Пейре сел напротив нас, а Гийом Пейре — Кавалье и Мартин Франсе вышли. Дверь за ними закрылась. Мы остались одни, хозяин дома, добрый человек и я. Мы сидели в комнате, хорошо освещенной многочисленными свечами.