На ярмарке я встретил Раймонда Изаура, из Ларната, с висящей на шее парой новых красивых башмаков. Он был готов отправиться в землю Лерида. Мы не то чтобы были близкими приятелями, но знали друг друга. Он был сыном богатой и могущественной семьи с высот Сабартес, связанной с семьей Отье из Акса; я же был из очень скромного дома в Монтайю. Но нас сблизили преследования и общая борьба. И мне, и ему доводилось сопровождать добрых людей; мы передавали друг другу эстафету, иногда встречались, но вместе защищали, кормили и принимали добрых людей. Нам обоим, иногда даже вместе, доводилось почитать их и слушать их проповеди. Мы вместе получали их благословение. Добрый верующий, Раймонд Изаура — но сломленный человек, как и многие из нас, как и я, возможно.
Когда начались первые расследования в Сабартес — а это было больше двух лет тому — вся их семья была вызвана к инквизитору. Ему удалось бежать еще до вынесения приговора. Какое–то время он пытался жить в Сердани, но не имел ни склонности, ни способностей пасти овец или работать с шерстью. Потому он решил спуститься в низину, пойти на юг. Он надеялся, что в Лерида найдет себе иное ремесло, чтобы выжить, ремесло, с которым он мог бы справиться своими, все еще белыми, руками. Возможно, на своем пути он встретит других беженцев с высот Сабартес. Он говорил мне о Марти из Жюнак. О братьях и сестрах молодого доброго человека Арнота, недавно сожженного в Каркассоне. Они также происходили из хорошего и могущественного дома, сыновья и дочери главного кузнеца из Жюнак, что в Викдессус. И они также были одними из первых вызваны к инквизитору и бежали от его приговоров. Как и все мы, они тоже всё потеряли — имущество конфисковано, дом сожжен.
Я сказал ему, что возможно, встречу их, когда буду идти на юг, на зимние пастбища. И тогда я скажу им, что их друг Раймонд Изаура ждет их в Лерида. И когда мы расстались, после того, как вместе выпили в какой–то шумной таверне, я сказал себе, что, понятное дело, кто больше имеет, тот больше и теряет. Я с некоторой гордостью посмотрел на свои руки пастуха, на черные, мозолистые руки с грубыми, неухоженными ногтями, на свои сильные руки. Я посмотрел на младшего брата Арнота, совсем не упитанного мальчика, который вряд ли будет сильным, но уже знает, как ухаживать за животными, на Арнота, в котором понемногу оживал аппетит к жизни, а глазенки сияли. Но тут я понял, что такие мысли вводят меня в заблуждение. Поскольку то, что мы все потеряли, бесценно. Мы потеряли присутствие и голос Добра, который ныне умолк для нас. Где теперь можно опять услышать его в этом мире?
Но то, что мы еще могли потерять, все мы, было еще большим. Наши души. Наши души, упавшие с неба, упавшие дождем вслед за соблазнительным и злодейским ветром дьявола.
В первые дни октября мы пустились в путь. Вместе с овцами Раймонда Борсера мы спустились зимовать на пастбища Фликса, в епархию Тортозы. Иногда, особенно в первые вечера, мне приходилось нести Арнота на плечах, как уставшего ягненка. Но понемногу его ноги стали наливаться силой. Путешествие на юг, среди необозримого моря овец, было для него удивительным и восхитительным; он никогда раньше не видел даже оливкового дерева, а в его глазах я замечал отражение своих первых открытий зимы 1306 года. На этот раз на меня снизошло что–то вроде светлого успокоения, даже можно сказать, утешения — и так было, чем дальше я продвигался на юг.
И, улыбаясь, я сказал младшему брату, что, возможно, отныне вся наша жизнь будет проходить в пути, между серебряными вершинами Пиренеев и золотистой землей сарацин. Он поднял на меня испуганный взгляд и ответил, что, в таком случае, он бы предпочел вернуться в Монтайю.
Город Фликс, белый и гордый, свернулся спиралью на излучинах реки Эбре, сияющей под прозрачным зимним небом между поросшими камышом берегами. На другой излучине, наверху, стоял угрюмый замок, где развевались штандарты королевства Арагон. Моста не было; все равно ревущий поток весной его снесет. Через реку переправлялись на барках. Вокруг лежала широкая скалистая долина, покрытая оливковыми рощами. Чаще всего мы спали в овчарнях, в чистом поле, среди овец. Однако мы регулярно наведывались в город, иногда ночевали и оставляли вещи у матери одного сарацинского пастуха по имени Моферрет, моего хорошего товарища. Во Фликсе и окрестных деревнях сарацин было еще много. Их было почти столько же, сколько и христиан — и чем дальше на юг, тем больше их было. Потому города королевства Арагон были совсем другими, чем города графства Фуа или французских сенешальств. Это были сарацинские города. Часто я задирал голову, глядя на эти столь высокие дома, подобных которым я никогда не видел, на арочные ворота, более изящные, чем ворота Акса, на эти надменные и ажурные замки. Знакомых среди сарацин у меня было столько же, сколько среди христиан. В любом случае, христиане этой земли знали только ту Церковь, которая сдирает шкуру, Церковь папы; и они донесли бы на нас своим властям, если бы знали, что мы — добрые верующие. Сарацины же такими вещами не занимались; главной проблемой, сушившей их головы, было как бы суметь выплатить сеньорам и королю годовой налог. Вот почему они тяжело работали. На одной из площадей Фликса у них была мечеть, небольшое белое строение, откуда иногда раздавалось что–то вроде пения с этими странными и заунывными интонациями, на языке, на котором они говорили между собой.