НАКАНУНЕ
Не так уж далек хутор Крутовской Усть-Хоперской станицы, родина Федора Подтелкова, от хутора Ушакова, где прошло детство Михаила Кривошлыкова, — каких-нибудь неполных 50 верст. Все это — земли «верховых» казаков. С солончаками и бесконечными балками, негустой зеленью летом и пронзительными степными ветрами зимой. Но каждая станица, каждый хутор — свой замкнутый мир. В нем, казалось, безраздельно царили веками освященные порядки, патриархальный быт, сила передаваемых из поколения в поколение традиций. Непререкаем авторитет стариков, власть атамана…
Правда, к началу нынешнего столетия в станичном устоявшемся быте появились трещины. Заметнее становилось расслоение в казачьей общине. Большую часть и притом лучших земель прибрали к рукам атаманы и офицеры, станичные богачи, а бедняки, — писала газета «Приазовский край», — «или вовсе не находили себе места, или принуждены были пахать такие места, как солонцы, пригорки, где суслики и кузнечики съедали весь хлеб». Не имея возможности прокормиться, они подчас шли в батраки. И хотя казачья беднота оставалась еще в значительной мере связанной сословными установлениями и предрассудками, узы казачьего «братства» стали ослабевать.
…Возвратившись с действительной военной службы в родной хутор, отец Федора Подтелкова Григорий Онуфриевич нашел запущенный двор, расстроенное хозяйство. Чтобы прокормить семью, поправить дела, помочь соседям, пас хуторское стадо. Маленький Федя был при нем подпаском. Вскоре отец умер, и мальчик остался на попечении деда с бабкой.
У хуторского кузнеца Василия Ивановича Кривошлыкова и его жены Марии Игнатьевны родилось 12 детей, но выросли всего трое — Михаил, Иван и Наталья. Заработков коваля едва хватало, чтобы свести концы с концами. Теснота, и бедность царили в хате с земляным полом, стоявшей на самом краю хутора, у берега речки Кривуши.
Так начиналось на затерянных в донских степях небольших хуторах детство будущих героев. Непохоже складывались их характеры, своими путями шли в революцию.
От деда Онуфрия Афанасьевича, участника русско-турецкой войны 1877–1878 гг., полного георгиевского кавалера, усвоил Федор дорогие понятия о казачьей чести и доблести, военном братстве, с которыми прошел всю жизнь. Но вместе с ними вошли в душу и многие предубеждения. Крупный, головой выше своих сверстников, он был признанным коноводом хуторских мальчишек. Учиться много не довелось. После окончания двухклассной церковно-приходской школы Федора отдали в учение портновскому ремеслу.
Пришел срок идти Подтелкову на службу, но у отчима не было денег на казачью «справу» для пасынка. Подрастали и свои сыновья. И в станичном правлении посоветовали женить Федора на богатой. Так и сделали. Оказался он в «приймаках» у зажиточного казака Алексея Гордеева с соседнего хутора Большого. Тесть отделил Федора с молодой женой, единственной своей дочерью Анфисой. Те начали хозяйствовать, родилась маленькая Лизонька…
Ничем не примечательный и вроде даже благополучный путь простого казака.
Подтелкову шел двадцать первый год, когда в 1906 г. под влиянием революционной борьбы рабочих и крестьян поднялись волнения в станицах Усть-Медведицкого округа. Казаки отказывались нести полицейскую службу, требовали вернуть домой призванных новобранцев. Через четыре года вспыхнули крупные волнения во время майских лагерных сборов в Хоперском и Усть-Медведицком округах. Возмущение было вызвано тяжелой, бессмысленной строевой муштрой, произволом и злоупотреблениями офицеров. Казаки настаивали на немедленной уплате им жалованья за время летних лагерей и отправке домой.
— Трава посохла, — говорили они, — а косить ее некому, хлеб едят суслики, а бороться с этим злом некому…
На усмирение бунтовщиков были посланы пехотные части. То были зарницы пробуждающегося протеста. Но на хутора доходили лишь неясные слухи о случившемся, и жизнь текла по-прежнему.
В 1912 г. тесть по всем правилам снарядил Федора Григорьевича на службу. Стоило это недешево. Нужно было справить за свой счет обмундирование, строевого коня, шашку и пику. Только за коня пришлось отдать больше двухсот рублей — сумму, почти равную годовой заработной плате рабочего того времени. Даже для такого в общем «крепкого» казака, каким был отец Анфисы, «справа» зятя заметно сказалась на бюджете семьи. Что же говорить о бедноте, которая, отправляя сыновей на царскую службу, вынуждена была обращаться за ссудой к станичным обществам, становясь на долгие годы их должниками. Казачья гордость и вековые традиции не позволяли самому последнему бедняку явиться на царскую службу с плохой «справой».