Закрыв заседание, Каледин поднялся в свои апартаменты. Через час из его спальни раздался револьверный выстрел.
Контрреволюция агонизировала.
ВО ГЛАВЕ ДОНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
В конце января ревком возвратился в освобожденную Каменскую и находился там несколько недель, пока шли бои с остатками калединцев на юге области. Это короткое время явилось важным этапом в становлении новой власти. Отсюда, из Каменской, полетели в станицы и хутора первые революционные приказы и распоряжения, призывы к казакам помочь добить контрреволюцию. Они были подписаны вахмистром Подтелковым и прапорщиком Кривошлыковым, чьи имена широко стали известны всему Дону.
Волей революции сын хуторского пастуха и сын кузнеца оказались во главе обширного края, где кипели классовые и сословные страсти и где предстояла еще упорная борьба за торжество Советов.
…Казачий ревком разместился в единственной в станице гостинице по Донецкому проспекту. Здесь же в небольшой комнате поселились Подтелков и Кривошлыков. С утра до поздней ночи они были заняты бесчисленным количеством разнообразных дел. Приходилось браться за все сразу: срочно собирать разбредшиеся по станицам и хуторам полки и двигать их к Новочеркасску, устанавливать связи с округами и следить за происками врагов, налаживать отношения с советским командованием и центральной Советской властью.
Не просто было вожакам революционного казачества разобраться во всех хитросплетениях и сложностях борьбы, происходившей в станицах и хуторах, научиться находить и проводить единственно правильную линию. Не обходилось без ошибок и просчетов. Чувствовались и недостаток образования, и малый политический опыт, и сословные представления и предрассудки. Но было и другое: твердая вера в правоту революционного дела, решимость и воля довести его до полной победы, ненависть к старому миру с его холопством и приниженностью. Была поддержка и направляющая рука. Частыми гостями стали председатель и секретарь ревкома в небольшом доме на Коммерческой улице, где жила семья Дорошевых. В долгих беседах с братьями Ипполитом и Александром, Ефимом Щаденко и другими большевиками руководители трудового казачества получали уроки классовой, пролетарской политики.
Усваивались они не без труда. Порою вспыхивали споры. Особенно горячился прямолинейный Щаденко. Как явствует из «Записок о гражданской войне» Антонова-Овсеенко, Подтелков не сразу и не всегда полностью следовал советам кдменских большевиков. Близко знавший Щаденко Т. Литвинов даже утверждает, будто Ефим Афанасьевич и Подтелков, понимая одинаково четко, что одержанная победа над калединщиной лишь этап в борьбе и что утверждение власти Советов на Дону потребует еще немало времени и жертв, по-разному представляли себе средства борьбы.
Думается, в этих словах несомненное преувеличение. Дело в том, как верно заметил А. Френкель, что Подтелков чрезвычайно быстро развивался политически и морально, закаляясь в борьбе. Понимание им сущности происходившей борьбы становилось более четким, действия более целеустремленными и решительными. На это указывают и другие хорошо знавшие Федора Григорьевича люди. «Когда нам приходилось решать с ним различные и очень сложные вопросы, — пишет боевой соратник Подтелкова С. И. Кудинов, — я узнал много замечательных сторон его натуры: открытую душу, недюжинный ум, огромную, скрытую за природным добродушием волю, неиссякаемую энергию. Глядишь, бывало, — обыкновенный казачий парень, фронтовик, веселый, с широкими жестами, шумливый говорун. А в трудную минуту перед тобой совсем другой Подтелков — собранный, подтянутый, суровый…» Как никто другой, умел он подходить к казакам и разговаривать с ними. И с фронтовиками и со стариками станичниками. Предостерегал своих товарищей от необдуманных резкостей, от попыток сразу, насильственно разрушить уклад казачьей жизни. Настроенных атаманами и богатеями против Советов стариков Подтелков мог расположить к себе. Тактично, не без лукавой хитринки рассеять ложные представления о большевиках.
— Отцы и братья, — говорил он старикам станицы Митякинской, — я ни в какую партию не записан и я не большевик. Я стремлюсь только к одному: к справедливости, к счастью и братскому союзу всех трудящихся… Чем я виноват, что и большевики этого добиваются и за это борются! Большевики — это рабочие, такие же трудящиеся, как и мы, казаки… Выходит, значит, что и я большевик, но я в партию большевиков не записан.
Иные усматривают в этих словах принципиальную, так сказать, беспартийность председателя Казачьего ревкома, чуть ли не выражение особого, отличного от большевистского пути казачества в революции. Конечно, большевиком Подтелков не был, но и особого пути для казачества не искал. Именно в партии большевиков он видел единственного вождя революции. Свои действия он старался сверять с линией партии.