– А? Д-да… – Женечка вздрогнул и, по широкой дуге обойдя затихшего на кирилловом плече Романа, спотыкаясь, помчался к Рудневу.
====== Глава 106. После боя ======
Подложив под спину сразу две подушки, Кирилл удобно устроился на своей кровати с книжкой в руках, а Роман расположился с ним рядом – головой на его груди. Он крепко спал, а если приоткрывал вдруг глаза или начинал приподнимать голову, Бергер успокаивающе поглаживал его по щеке или по волосам и тот мигом погружался в глубокий сон снова.
– Спит? – хмыкнул Радзинский, просунув в дверь седую патлатую голову.
Кирилл, недовольно нахмурившись, кивнул и ревниво положил ладонь на голову Романа – вдруг Радзинский его разбудит?
– Отлично… – Викентий Сигизмундович уверенно прошёл в комнату и остановился возле кровати. – Книжку убери, – тихо велел он. Бергер послушно книгу отложил. – Мне нужно, чтобы он на спине лежал, – шёпотом распорядился Радзинский.
Кирилл нерешительно замер, а потом привстал, придерживая Романа за плечи и под голову, и осторожно опустил его на ловко подсунутую Радзинским подушку. После этого Викентий Сигизмундович жестами велел Кириллу покинуть постель, что тот и сделал: тихо, практически не дыша.
Радзинский удовлетворённо кивнул и показал Кириллу на кресло возле письменного стола. Тот затих там, в уголочке, с замиранием сердца наблюдая, как Викентий Сигизмундович склоняется над Романом и ловкими уверенными движениями вынимает из его тела разлохмаченные и оборванные чёрные нити.
Из низа романова живота – на несколько пальцев ниже пупка – тянется похожий на пуповину плотный чёрный канатик – его Радзинский выдёргивает совершенно безжалостно. Пламя от этой блестящей, словно скрученной из шёлка верёвки поднимается до самого потолка. Радзинский продолжает сосредоточенно работать: как фокусник из волшебного цилиндра тянет из романовых пальцев чёрный, красный, коричневый, бардовый серпантин. Всё это периодически вспыхивает, без остатка сгорая в воздухе. С Радзинского уже градом льётся пот, но он не останавливается, только изредка быстрым движением вытирает рукавом плотной клетчатой рубашки свой высокий красивый лоб.
Проведя рукой над сердечным центром, он застывает в раздумьях: чёрная нить, идущая от сердца, пульсирует – она живая, она уходит внутрь, обвивая по пути множество таких же активных, полных энергии волокон. Поманив к себе Кирилла, Радзинский указывает ему на скользкую, похожую на змею, чёрную нить и выжидательно глядит в ясные кирилловы глаза. Бергер испуганно мотает головой, решительно скрещивает перед собой руки, протестуя против опасного вмешательства, и Викентий Сигизмундович со вздохом закрывает сердечную чакру, плавно проводит напоследок над телом Романа руками, разглаживая ауру.
Подвинув себе кресло, в котором перед этим сидел Кирилл, Радзинский вынимает из нагрудного кармана мотки разноцветных ниток и начинает плести красивую розово-золотую ленту с белым, фиолетовым, нежно-зелёным узором. Периодически из сердца и из пальцев стоящего рядом Кирилла он вытягивает яркие волокна и приплетает их к общему орнаменту. Готовую тесьму он расправляет на груди Романа, перекидывает её через плечо, протягивает снизу вдоль спины, вытаскивает под рукой и скрепляет. Роман лежит, словно обвитый наискосок экзотической раскраски орденской лентой. Ещё одно движение руки – и лента становится невидимой.
Радзинский стоит над распростёртым на кровати телом Романа, слегка покачиваясь от усталости. Бергер тихо подходит к нему и, отпихнув ногой ненужное больше кресло, крепко обнимает Викентия Сигизмундовича, прижимаясь щекой к его груди. «Спасибо», – благодарно шепчет он. Радзинский гладит его по голове, целует в макушку и уходит, тихо прикрывая за собой дверь. Кирилл какое-то время задумчиво смотрит на Романа, потом укрывает его пледом, гасит свет и тоже покидает комнату. В окно заглядывает луна, заставляя таинственно мерцать маленькую ёлочку в углу, перламутровые снежинки на стенах, развешанные под потолком гирлянды и трубящих ангелов с золотистыми, серебряными и нежными жемчужно-розовыми крыльями.
Из объёмной фарфоровой чаши Павлуша небольшим серебряным черпаком охотно разливал всем желающим горячий, сладкий, благоухающий пряностями глинтвейн. Имбирные пряники в виде оленей, звёздочек и ёлочек остывали на двух больших противнях, распространяя вокруг сытный праздничный дух.
– Голова не болит больше? – сочувственно обратился Радзинский к бледному и измученному господину адвокату – тот словно вернулся на два месяца назад, сидел такой же осунувшийся, молчаливый, с безучастным взглядом. – Хочешь, я тебя развеселю? – Викентий Сигизмундович придвинул к себе рудневский бокал и, сложив пальцы щепоткой, сделал такое движение, как будто посолил находившийся там напиток – в бокал посыпалась блестящая, искрящаяся пыльца.
Панарин, сидевший до сих пор над своей кружкой в тяжёлой задумчивости, подперев свою кудлатую бородатую голову кулаком – настоящий разбойник на привале – оживился, блеснули в хищном пиратском оскале белые зубы.
– Прошу тебя, выпей, – волнующим, бархатным голоском мурлыкнул Радзинский, гипнотизируя Руднева лукавым кошачьим взглядом.
Андрей Константинович равнодушно глотнул глинтвейна, огляделся настороженно, замечая, что все взгляды – преимущественно весёлые, насмешливые и ехидные – устремлены теперь на него. Вопросительно изогнув бровь, посмотрел на Радзинского. Тот жестом предложил сделать ещё глоток. Руднев, переглядываясь с Викентием Сигизмундовичем, подчинился.
– Ну? – с предвкушением шепнул Радзинский. Руднев пожал плечами, уже с трудом сдерживая улыбку. – Ну-у… – жестами приглашая его продолжить, протянул коварный Доктор кукольных наук. И Руднев вдруг расхохотался – легко, открыто, беззаботно, откидывая голову назад и не пытаясь каким-либо способом избежать всеобщего внимания.
Рудневское веселье оказалось ужасно заразительным: в следующую секунду засмеялись уже все, заговорили разом, зашумели, так что Викентию Сигизмундовичу пришлось постучать ложкой о край бокала, чтобы быть услышанным среди этой всеобщей кутерьмы.
– Друзья мои! – радостно провозгласил он, поднимая свою кружку. – Давайте выпьем за мирно спящего в данный момент выдающегося колдуна, мага, чернокнижника и просто хорошего парня Роман Аркадьича Шойфета! Дай Бог нам и дальше оставаться с ним друзьями, потому что, оказавшись в числе его врагов, мы не проживём и секунды!
За столом началась настоящая истерика: Панарин с Рудневым едва не рыдали в объятиях друг друга, Аверин уронил голову на стол и всхлипывал, прикрыв её сверху руками, Ливанов утирал слёзы, уткнувшись лбом в печку, а Бергер, закрыв лицо ладонями, трясся, багровея, в припадке явно нездорового смеха.
Радзинский между тем совершенно серьёзно осушил свой бокал и, невозмутимо стянув с противня пряничного оленя, с аппетитом откусил ему рога.
– Зачем вы заигрываете с ним? А, Ливанов? – Женечка безотрывно смотрел на полыхающий золотом огонь слегка безумным невидящим взглядом. Скрестив ноги, он сидел на полу напротив печки с кружкой глинтвейна в руках и покачивался, как зачарованная звуками факирской дудочки кобра. Все уже разошлись. По углам сгустились тени. Только светлые огненные блики всё никак не желали успокаиваться: плясали по стенам, неожиданно вспыхивая, выхватывали из темноты то кованый металлический замок сундука, то лакированную ножку стула, то стеклянные разноцветные шары на почти растворившейся во мраке ёлке.
Ливанов как раз закончил вытирать посуду. Открыв шкафчик, он составил туда тарелки и кружки, аккуратно разложил в выдвижном ящичке ложки-вилки и повесил на крючок полотенце. Бережно, чтобы не расплескать, Павлуша снял с тёплой печной приступочки свою кружку с ароматным напитком и со вздохом опустился на пол рядом с Панариным.