Руднев смотрел прямо в глаза Кириллу, и тот, не смея отвести взгляд, выводил мелодию рождественского песнопения, гипнотизируя, в свою очередь, Андрея Константиновича. Ноты лежали между ними на лавке и иногда вспархивали от движения воздуха, когда господин адвокат особенно энергично взмахивал рукой, по успевшей уже укрепиться регентской привычке.
– Выше всяких похвал! – умилённо воскликнул Радзинский, нарушая тишину вескими хлопками аплодисментов. Он одобрительно потрепал Кирилла по волосам и насмешливо поглядел на Андрея Константиновича.
– Подслушивали? – подчёркнуто небрежно бросил Руднев.
– Нет. Просто мимо проходил, – хохотнул Радзинский. – Какой же ты всё-таки молодец, Андрюш! – растроганно проговорил он. Определённо, Викентий Сигизмундович смотрел на Руднева с гордостью. – Только что ж ты Кирюху так запугал? Смотри, он до сих пор как каменный!
Бергер поспешно опустил глаза.
– Кирилл Александрович прекрасно знает, что его страдания никакого удовольствия мне не доставляют. Так что – ничего личного… – Руднев тщательно подравнял со всех сторон стопку листов с нотами и с достоинством поднялся.
– Прости, – неожиданно с чувством сказал Радзинский.
– За что? – сдержанно поинтересовался господин адвокат, не поднимая на будущего тестя глаз.
– Тогда, в больнице – я не по злобе тебя прессовал. Исключительно для пользы дела! Ничего личного – ты меня поймёшь…
Андрей Константинович недоверчиво посмотрел на виноватую физиономию Радзинского, взгляд которого был подозрительно простодушен, и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
– Хотите сказать, что мы с Вами одного поля ягоды?
– Не только. Намекаю, что ты легко можешь представить себя на его месте, – Викентий Сигизмундович показал на Кирилла.
– Воспитываете? – усмехнулся Руднев.
– Как же иначе, Зая? – захохотал Радзинский. – Ты же мне не чужой! – и он без церемоний сгрёб господина адвоката в охапку, в одну секунду растрепав его безупречную причёску.
– Знаю, – насмешливо прищурился Руднев, мягко отстраняясь и независимо встряхивая волосами. Потом отчего-то смутился и чуть не выронил свои бумаги. Возможно, потому, что теперь он действительно знал. А может быть, потому что вспомнил, как насквозь промочил накануне горючими слезами пиджак на груди Радзинского, оплакивая своё несчастливое детство. Ибо коварный Карабас невыносимо сочувственно гладил господина адвоката по голове и ласково шептал, какой Андрюша хороший мальчик и как бы он его – Андрюшу – баловал, если бы мог повернуть время вспять и стать в этом – невозможном – прошлом его настоящим отцом. Видение этой альтернативной реальности оказалась таким живым и ярким, что Андрей Константинович чуть не прокусил себе руку, в которую впился зубами, чтобы не разрыдаться совсем уж позорно. И ведь теперь нельзя было подлечить израненное самолюбие законным негодованием – мол, лживый манипулятор вывернул меня наизнанку из своих циничных соображений. Нет – любовь и сочувствие Радзинского были настолько горячими и при этом неоспоримо искренними – в этом сомневаться не приходилось – что едва не прожгли в сердце Руднева дырку.
– Вот и славно! – хмыкнул Викентий Сигизмундович. – А теперь… – сказал он, потирая руки, – Откладывайте свои ноты, я вас кормить буду!
– Нет-нет, – поспешно вскочил со своего места Бергер. – Я пойду…
– Стоять! – Радзинский ловко перехватил его на полпути к двери. – Сочельник, – понимающе покивал он, оттесняя его обратно к столу. – До первой звезды нельзя…
– Но ведь, правда, нельзя! День строгого поста, – слабо отбивался Кирилл.
– Кирюнечка, ты ведь уже причастился утром? Так? И тебе предстоит всю ночь обмирать от страха на клиросе под безжалостным взглядом самого строгого и взыскательного регента на свете…
– Я не для себя стараюсь, – поспешил уточнить господин адвокат.
– Никто не спорит, – отмахнулся Радзинский, снова отлавливая пытающегося скрыться Кирилла. – Ты просто обязан, Кира, как следует подкрепиться! Кроме того – ты совершаешь преступление по отношению к своему растущему организму, лишая его необходимого питания…
– Ничего я его не лишаю! А если Вы позовёте Шойфета, как сейчас подумали, я с Вами неделю разговаривать не буду!
– Зачем звать это чудовище? – с готовностью согласился Радзинский. – Я с тобой и без него справлюсь!
– Интересно, как? – с вызовом поинтересовался Бергер, испуганно косясь на деда.
– У меня есть секретное оружие. Voila! – он с видом фокусника взмахнул рукой в сторону двери, которая тут же открылась, впустив хмурого Николая Николаевича.
– Кто здесь мучает ребёнка? – строго спросил он, сверкнув стальным взором.
– Колюня, этот твой ребёнок отказывается обедать! – тут же пожаловался Викентий Сигизмундович. – Пост, говорит…
– Кира! – сдержанно ужаснулся Аверин. – От кого угодно я такого ожидал, только не от тебя! – Смерив осуждающим взглядом сбитого с толку Кирилла, он подошёл к столу и жестом велел мальчику сесть. – Соблюдать формальные требования церковного устава проще всего. – Он кивнул Радзинскому и тот с довольной усмешкой принялся накрывать на стол. – И, поскольку огромное количество людей на большее не способны, они настойчиво подменяют подлинное христианское делание внешним благочестием, которое не приносит им никакого результата, зато подкармливает их самомнение и поглощает почти всю их энергию, делая практически недосягаемыми для них реальные плоды духовной жизни. Достичь смирения, или прослыть постником – что бы ты выбрал?
– Смирение, конечно, – вздохнул Кирилл, уже отлично понимая, к чему клонит учитель.
– Ну, тогда смиряйся и ешь, – припечатал Аверин.
– Я знаю, что ты любишь рассольник, – нежнейшим бархатистым голосом пропел Радзинский, ставя перед Бергером тарелку. – Кушай, деточка. – Он ласково погладил Кирилла по голове. – И пирожок возьми.
– Спасибо, – обречённо проговорил Кирилл, мужественно берясь за ложку.
– Аплодирую, стоя, – усмехнулся Руднев, в свою очередь принимая из рук Радзинского тарелку.
– Приятного аппетита, господа, – вежливо улыбнулся между тем Николай Николаевич, вставая. Радзинский подозрительно сощурился, замерев с половником и третьей – пока ещё пустой – тарелкой в руках. – С вашего позволения я Вас покину – дела… – С этими словами Аверин взял из вазы красивое румяное яблоко и, предварительно послав Радзинскому страстный воздушный поцелуй, с вызывающим хрустом надкусил плод и быстро вышел из комнаты.
Бергер неприлично громко фыркнул в тарелку, а Андрей Константинович сдержанно прикусил губу и стрельнул любопытным взглядом в сторону Радзинского.
Тот, усмехаясь, задумчиво покачал головой, достал из кармана мобильник и набрал какое-то короткое сообщение. Неизвестно, что уж он там написал своему норовистому другу, но за стол Викентий Сигизмундович сел в отличном настроении.
Клубы пара и несущиеся наперегонки снежинки в ярком свете фар. Два тонких силуэта – мужской и женский – замерли, соприкоснувшись лбами. Руднев улыбается. Наденька немного смущена, но бесконечно счастлива. О чём они говорят, не слышно, да Роману это и не интересно. Он снова переводит взгляд на Бергера, который стоит перед ним с каким-то виноватым и жалким видом. На его волосах сверкает-переливается снег.
– Ну, пока, Ром, – говорит он в который раз и заботливо запахивает на нём куртку, щёлкая кнопкой воротника. – Чего ты расстёгнутый выскочил?
– Ты ещё спроси, не страшно ли мне одному оставаться! Я тебя просто растерзаю тогда, – предупреждает Роман.
– Не надо меня… терзать, – подавляя смешок, уже весело отвечает Бергер. – Я и так вернусь не слишком целым, – он выразительно кивает в сторону Руднева.