– ?!
– Я не хотел тебя обидеть. Ты мне не надоел. Просто я устал. Нет, не от тебя. Какой же ты обидчивый! Да тебя задевает буквально всё… Хватит. Хватит выяснять отношения. Да замолчи же ты, наконец! – не выдержал Бергер. Он спрятал лицо в подушку. – Извини. Никогда такого со мной не было. Я обычно слышу людей, которые рядом. Тех, кто непосредственно ко мне обращается. Или кого я сам спрашиваю. С кем-то из близких я, разумеется, общаюсь и на расстоянии. Они, конечно, не подозревают об этом. Просто подсознательно обращаются ко мне… Обычно, спросишь что-нибудь у человека, он тебе ответит – и разошлись. Или кто-нибудь тебе улыбается, а про себя всякие гадости о тебе говорит. Послушаешь, сделаешь выводы. Или у человека неприятности, он не может ни о чём другом думать и начинает тебе жаловаться. Посочувствуешь, он уходит. Но ты просто поселился у меня в голове. Причём я слышу тебя на любом расстоянии. Постоянно. Ты не замолкаешь ни на минуту. Такое впечатление, что тебе вообще больше не с кем разговаривать.
Не передать, как Романа задели последние слова. Главным образом потому, что они попали в самую точку. Роман никогда не считал себя сумасшедшим. Ему нравилось, что он особенный, что он может менять реальность, манипулировать людьми, видеть и слышать такое, что недоступно всем прочим. Но разве с кем-нибудь об этом поговоришь? Разве что с психиатром. И кто бы знал, насколько тягостно всегда не договаривать, бояться сказать лишнее, изо всех сил стараться не показаться странным и всё равно замечать, как кто-нибудь, кивая в твою сторону, крутит пальцем у виска. Каждое столкновение с реальностью, точнее с людьми, которые эту «реальность» олицетворяли, сколько Роман себя помнил, вызывало у него боль и ярость, которые он благоразумно пытался в себе подавлять. Но это была жалкая попытка запереть атомный взрыв в спичечном коробке. Не удивительно, что мало кто находил Романа приятным в общении.
Да, ему не с кем было поговорить. Всегда. И не только об этом. Но даже о самых простых вещах. Просто потому, что не было рядом человека, с которым ему захотелось бы своими мыслями делиться. Сначала он надеялся, что Руднев станет таким человеком. Но Андрея Константиновича богатый внутренний мир компаньона нисколько не интересовал. О родителях и речи нет. Они жили своей «взрослой» жизнью. И никогда не интересовались, чем он дышит. Не доставляет хлопот – и ладно. Роман потому и старался изо всех сил быть отличником, спортсменом и вообще молодцом, чтоб они к нему в душу и дальше не лезли. Итак, он, по большому счёту, никогда никому не был нужен. И этот умник с ангельской физиономией сейчас примется его жалеть. От этой мысли Романа просто переклинило. А в таком состоянии он плохо соображал, что делает.
– Это всё? – с холодной яростью спросил он. – Мне очень жаль, что я доставил тебе столько неудобств. Полагаю, это просто недоразумение. Постараюсь его исправить. Если это всё, что ты хотел сказать, тогда тебе, наверное, пора. Извини, что отнял у тебя время.
Бергер посмотрел на Романа так, будто он его ударил, и глаза его наполнились слезами.
– Я не хотел. Тебя обидеть, – с трудом произнёс он, и губы его дёрнулись. – Пожалуй, я, правда, пойду, – прошептал он и решительно встал, откладывая подушку.
Именно в этот момент Роман услышал, как открывается входная дверь. Кто-то из родителей вернулся. Не хватало ещё, чтобы они увидели, как из его комнаты выбегает заплаканный мальчик. Что он потом будет придумывать, чтобы объяснить этот подозрительный факт?
– Сидеть. – Тихо приказал он Бергеру. – И не вздумай реветь.
Он быстро пошёл к двери. Оттуда обернулся и погрозил Кириллу кулаком. Тот закусил губу и отвернулся.
– Привет, мам, – Роман буднично кивнул матери, забирая у неё пальто и вешая его в шкаф. – Мы с приятелем готовим проект по физике. Не отвлекай нас – ладно?
– Конечно. Занимайтесь. – Она поправила перед зеркалом волосы, потрепала его по щеке (ладно, потерпим), и ушла к себе.
Роман вдохнул поглубже и шагнул обратно в комнату так отчаянно, словно бросался в холодную воду, боясь увидеть там горько плачущего Бергера. Однако Кирилл просто сидел в обнимку всё с той же подушкой и покусывал костяшки пальцев.
– Кто тебе мог привязку сделать? – задумчиво спросил он, как будто и не собирался пять минут назад зарыдать от горя.
– Что сделать? – не понял Роман. Он никак не мог поверить, что бурной сцены со слезами удалось избежать.
– Это привязка была. Помнишь? На ладони. Я спросил у Николая Николаевича.
Роман вспомнил. Да. Загадочная чёрная гадость, от которой его с такой лёгкостью избавил Бергер. Но ему очень не понравилось, что этот доброхот обсуждает его дела с Авериным. Без его на то согласия.
– Когда ж ты успел? Посоветоваться? – язвительно поинтересовался он.
– Позвонил после школы.
– Ты ему каждый шаг свой докладываешь?
– Хватит уже цепляться. Я просто хотел узнать, что это могло быть.
– А почему ты у него спрашиваешь о таких вещах? Разве он что-то в этом понимает? Скромный учитель истории… Ты же сказал, что вы «просто дружите».
– Ты пытаешься обвинить меня во лжи?
«Ух ты, какое личико-то у нас стало недоброе, а глазки-то как потемнели. Не такой уж ты, Бергер, святой».
– Я никогда не называл себя святым.
– Неважно, – насмешливо ответил Роман. – Я корректирую собственное представление о тебе.
А в невербальном общении есть своя прелесть. Можно быть по-настоящему откровенным. Всегда ведь есть вещи, которые ты не решаешься озвучить. А тут… Как удобно! И всегда можно сослаться на то, что ты этого не говорил. Мало ли, какая шальная мысль в голове мелькнула. Может, я с ней категорически не согласен?
– Николай Николаевич очень хороший человек.
– А заниматься магией может только очень нехороший человек. Так? И своими намёками я бросаю тень на безупречную репутацию примерного христианина…
«Что – зацепило? Не нравится? «Мы просто дружим». И на какую же тему вы так крепко дружите? Книжки вместе читаете? Ну-ну…».
– Это не магия, – очень тихо ответил Бергер. – Это знание.
– Как удобно! «Это не магия». И мы сразу такие чистенькие. Тебе не кажется, что это весьма убогий способ усыпить свою совесть?
Однако, против ожидания, Бергер ничуть не смутился. Он наклонился к сидевшему напротив него Роману и поглядел ему прямо в глаза. Взгляд его давил почти физически.
– Ты не видишь разницы, Рома, потому что ты моральный урод, – веско произнёс он.
Нет, обидно конечно это слышать, но такой Бергер нравился Роману гораздо больше. Значит, обижаться будем потом.
– Из чего такие смелые выводы? – весело спросил он.
– А я давно за тобой наблюдаю.
«Вот это уже интересно. Наблюдаешь, значит? Это даже приятно, когда ты кому-то интересен. А то одиноко как-то в этом мире. Без присмотра».
– Поделишься? Наблюдениями?
– Охотно, – видно было, что Бергер как-то по-своему, без ненависти, но разозлился. Наверное, именно это называется «праведным гневом». – То, чем ты занимаешься, подразумевает полную атрофию совести. Я, прости, не только «слышу», но кое-что и «вижу». И то, что я вижу – про тебя – мне совсем не нравится. Ты никогда не пытался поставить себя на место тех людей, чью жизнь ты превращаешь в кошмар, просто потому, что твоему боссу за это заплатили? А привязку тебе твой Руднев сделал, – неожиданно безо всякого перехода заявил он. – Я сейчас видел. Когда он на ладонь твою взглянул – вот в этот момент и сделал. Чтоб ты был более покладистым, полагаю, – ответил он на немой вопрос Романа.
– Ладно. Это, положим, тебя вообще не касается, – как можно спокойнее сказал Роман, когда снова обрёл дар речи. Он сразу вспомнил тот сон, когда Руднев впервые пришёл к нему. И чёрный след от рудневского кольца на ладони.
– Разумеется. Ты ведь совсем не злишься на него за это. Потому что ты сам бы так поступил. Ты абсолютно такой же, как он. Только ты намного глупее. То, что я сейчас вижу… Ты просто ненормальный, если действительно полагаешь, что я стану тебе в этом помогать. А про Николая Николаевича я тебе ничего рассказывать не буду. Даже не надейся.