Аверин уже успел одеться и даже выйти из дома. Дед едва успел поймать его за шиворот.
– По-моему, у тебя совсем крыша съехала! – заорал он на Николая Николаевича, который, сжав зубы, изо всех сил пытался вырваться. – Обиделся он! Ты ещё заплачь! Если у тебя такая нестабильная эмоциональная конфигурация, нечего тебе делать на этой нервной работе! – Он потащил Аверина обратно к крыльцу и втолкнул его в дом. – Я тебя предупреждал, чтобы ты не выкладывался, как последний идиот, на этих дурацких уроках?!! Но ведь мы же не можем удержаться! Не так ли?!!
Николай Николаевич как-то внезапно сник, стянул пальто, бросил его на лавку и сам понуро опустился рядом.
– Ну вот. Так-то лучше, – мгновенно смягчился дед. Он подошёл к Аверину и стал гладить его по волосам. – Успокойся. Всё нормально. Тебе просто надо отдохнуть. – Он наклонился и пристально взглянул ему в глаза. Аверин заморгал и покачнулся. – Вот-вот, спи давай, филантроп несчастный… – Он аккуратно уложил его на лавку, под щёку подсунул валявшуюся на сундуке маленькую диванную подушку и сверху набросил пальто. – А Павлуше я голову оторву, – шёпотом пообещал он и, оглядываясь, тихо направился обратно к лестнице.
– Коль, ну прости, – басил дед, хмуро глядя на Николая Николаевича, который лежал теперь на диванчике в той самой маленькой комнатке под крышей. На лбу у Аверина был компресс, в комнате пахло лекарствами, и отблески свечей загадочно мерцали, отражаясь в склянках и пузырьках, которыми был уставлен маленький столик в изголовье. – Откуда мне было знать, что этот Джокер окажется так близко с тобой связан? Я сделал всё, как мы с тобой договаривались. Потянул… А Павлушу убить мало с его секретами.
– Ты сам его так воспитал, – глухо отозвался Аверин, не открывая глаз. – Если уж на то пошло, он твоя точная копия.
– А этот Бергер, судя по всему – твоя точная копия. Не случайно тебя лет эдак на сорок сразу в развитии отбросило.
– Ха-ха-ха… – бесцветно произнёс Николай Николаевич. – Извини, по-настоящему смеяться не могу – сил нет.
Дед улыбнулся.
– Я когда увидел тебя в таком разобранном состоянии, просто глазам не поверил. Я уже так привык к твоей… безмятежности. Что твой дух навсегда слился с гармонией высших сфер и глупые вибрации человеческих эмоций гаснут, едва с ним соприкасаясь. И тут – такое разочарование…
– Как ты мог так подумать! – поморщился Аверин, стаскивая со лба компресс.
– Да я и подумать не успел! Как говорится, опыт не пропьёшь. Всё на автопилоте. Как в старые добрые времена, – мечтательно протянул дед. – Потом. Ты связан с Бергером, а я – с тобой. Ты сдвинулся и меня за собой потащил.
– Вообще-то это ты потащил. Нас всех.
– Я не знал, что всех. Я воздействовал только на Джокера.
– А Павлуша знал.
– Да. И ничего не сказал.
– Пойдём, превратим его в крысу! – с чувством воскликнул Аверин.
Дед уронил голову на руки и захохотал.
– Прекрати сейчас же! – всхлипывал он. – Ты не представляешь… как было трудно… тебя зафиксировать!.. А ты опять в детство впадаешь! – Всё ещё постанывая от смеха, он пересел на диван и забрал у Николая Николаевича компресс. Погрузил его в миску на столике, отжал и стал вытирать Аверину лоб. Потом зачерпнул почти прозрачную мазь из плоской широкой склянки и принялся пальцами втирать её в виски, в какие-то точки на лбу и над скулами. – В глаза мне смотри, – тихо приказал он.
Аверин с трудом разлепил веки и недовольно уставился на деда. Тот загадочно усмехнулся и глубоким чарующим баритоном начал негромко, нараспев декламировать:
Климат здесь сухой, весь край наш солнцем раскалён.
Он же – с севера, и нежен по натуре он.
Нам возвышенное место надо отыскать,
Нам его в прохладе горной надо содержать,
Где бы северный лелеял тело ветерок,
Где бы отдых был приятен, сон ночной глубок,
Чтобы в климате хорошем рос он, как орёл,
Чтобы крылья он и перья крепкие обрёл,
Чтобы запятнать природу шаха не могли
Этот зной и сухость праха, дым и пыль земли.
Продолжать дальше не было смысла. Аверин отключился. Голова его тихо склонилась на бок. Лицо без всегдашней мимической игры стало простым и почему-то скорбным. Дед постоял над ним немного, поправил относительно чистым мизинцем прядь его лёгких седых волос, затем устало задул свечу и, вздыхая, отправился вниз, отмывать руки от пахучей мази.
====== Глава 8. Преступный сговор фатального с неизбежным ======
Миллион снежинок в секунду. Без передышки. Невозможно нащупать момент затишья, чтобы разлепить глаза. И чтобы глубоко вдохнуть, а не глотать воздух урывками открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Казалось, сама природа взялась помешать Роману добраться сегодня до офиса Андрея Константиновича Руднева.
А каким ясным было утро! Лёгкая сухощавая фигура Аверина почти таяла в солнечных лучах, когда он, с горящим взором стоял перед классом и вдохновенно опутывал своими речами наивных подростков – просто сирена! Отгородившись от пьянящих аверинских чар прочным щитом, Роман пытался понять, вызывает ли у него мысль об учителе что-нибудь, кроме раздражения. Пока он подбирал синонимы к словам «злость» и «неприязнь», он пропустил, похоже, нечто важное. Всё, что он успел заметить: отблеск зелёного пламени над головой кого-то из сидевших недалеко от учительского стола. Аверин явно с трудом заставил себя отвести взгляд от источника неожиданной иллюминации. Роман заинтересовался этим фактом, и некоторое время ждал развития событий, но ничего не произошло. Урок закончился.
В звенящей тишине, внезапно посеревший, измотанный Аверин резко разорвал наброшенную на учеников золотистую сеть, которая с тихим дрожанием медленно истаяла в воздухе. Роману показалось, что учителю стало плохо, и он хотел было задержаться, чтобы предложить свою помощь. Ведь, несмотря на свою обиду, он так до конца и не решил, как ему относится к Аверину. Но тут вклинился тихоня Бергер: полез к историку со своими дурацкими вопросами. Видит ведь, что человек даже головы поднять не может! Впрочем, возможно, он и ошибся. Потому что, когда Аверин взглянул, наконец, на приставучего ботаника, Романа едва не сшибло с ног волной его избыточной и совершенно безумной энергетики. Тут уж нехорошо стало самому Роману, и он тихо ретировался, проклиная сквозь зубы нестабильных и взбалмошных магов, которые не в состоянии контролировать свою, судя по всему, излишне стихийную натуру.
Теперь солнечное утро казалось сном. Задыхаясь от ураганного ветра, Роман едва дополз до порога рудневского офиса – точно в назначенное время, между прочим. На волосах у него таял снег. Он так продрог, что не хотелось расставаться с верхней одеждой. Пока он, пошатываясь, пытался отдышаться и привыкал к тому, что больше не надо прилагать усилий, чтобы оставаться на месте и не быть унесённым в ночь безумным снежным вихрем, перед ним незаметно нарисовались два невыносимо элегантных ботинка. Заставив себя поднять голову, Роман встретил тот самый холодный, пристальный взгляд, который так поразил его во сне. Ну, надо же, подумалось ему, волосы как уголь чёрные, а глаза серые, да ещё такие яркие! Генетический урод. Какой-то сбой в наследственности, не иначе, потому что так не бывает.
Андрей Константинович, ответно препарировав его своим острым взглядом, непонятно чему ухмыльнулся и, прищёлкнув пальцами, покрутил в воздухе рукой, поторапливая его раздеться. Аккуратно стряхнув с романовой куртки снег, он собственноручно повесил её в шкаф. Затем любезно проводил гостя в свой кабинет и усадил на мягкий кожаный диван – такой приятный на ощупь, что его хотелось погладить. Оказаться там, где метель не вытряхивает из бренного тела душу, было так приятно, что Роман боялся задремать в охватившем его тепле. Окончательно растечься тёплой лужицей по дивану ему не давало только присутствие Руднева, от которого исходило явное ощущение угрозы. Роман не мог избавиться от стимулирующего мощный выброс адреналина чувства, что за спиной у господина адвоката всё время кто-то стоит: тёмный и опасный.