– Я ее ненавижу. Все, что хочешь, то я тебе и скажу.
– Точно. Это все чепуха. Никакого вопроса! Пьянство, сигареты и любовь – все в прошлом! Гитары, грузовые пикапчики... Парни с модными баками и дуновение напалма, девочки с серебристыми волосами и с сиськами размером с бомбу. А вот что мне нравится в этом, так это талант разных никчемных людишек, отбросов. Этакая алхимия. Кукуруза превращается в денежки...
– Комната, – сказал Кэлли. – В каком-нибудь захудалом месте. И всего-то на денек-другой.
Отправилась по назначению и остальная выпивка.
– Карл Мэзерс – парень очень-очень сообразительный...
– Ты прав. Но мне все-таки нужна комната.
– Не надо объяснять мне, зачем.
Кэлли принес для себя порцию виски «Джек Дэниэлс» со льдом.
– А я и не собирался объяснять, – сказал он.
– Съезжай из гостиницы, в которой ты сейчас, и отправляйся в другую.
– Гостиницы легко проверить.
Здоровый глаз Каттини, зеленый глаз, слезился. Он взял другой стакан и сказал:
– Я знаю, какие тарифы у Карла.
– Да ну!
– Конечно. Так что не пытайся мне лгать.
– Не буду.
– Ладно. Недельная оплата.
Кэлли оттолкнул от себя «Джек Дэниэлс» и встал.
– Ну хорошо, – сказал Каттини, – две трети от этого.
Кэлли отошел от столика на пару шагов, а потом приостановился и сказал:
– Процентики... Сколько времени понадобится, чтобы найти место?
– Три дня.
– Нет. – И Кэлли скрылся из виду. А когда он вернулся, за ним шел бармен с тройной порцией выпивки для Каттини. – Двухдневная плата за полдня работы, – сказал Кэлли и тут же пересмотрел свое мнение: – За телефонный звонок.
Каттини засмеялся, опустив голову. Один его глаз был прикрыт заплаткой, другой – оказался в тени. Он отхлебывал из нового стакана, не поднимая подбородка, втягивая в себя виски каким-то боковым глотком. Потом он поставил стакан на стол и с усилием поднялся со стула, словно калека, толкающий колеса своего инвалидного кресла. Телефон был у входа в бар. Вернувшись, Каттини сказал:
– Двухдневная оплата для меня, а за аренду комнаты дополнительно.
– Куда мне надо идти?
– Я тебя туда отведу. У нас масса времени.
Дело было в половине пятого. В этом баре царили постоянные сумерки. Красный, дразнящий свет шел от ламп на стенах, и длинные клубы дыма покачивались во влажном теплом воздухе. А в дальнем конце помещения, в разных его кабинках и закоулках были как бы зоны густых сумерек. Кэлли подумал, что времени достаточно. Может быть, и не масса, но вполне достаточно.
Можно смотреть на какую-то картину, разглядывать ее со всей внимательностью, но не суметь заметить нечто очевидное: тень, которая более интенсивна, чем предмет, отбрасывающий ее, неточный цвет, примененный для особого акцента, нечеткость контура... И вдруг, когда ты подумаешь о картине, придет осознание этого.
В течение нескольких дней Кемп думал об эскизе Дега. Что бы он ни делал, образ этой танцовщицы порхал в его мозгу, подобно какой-то призрачной проекции. Под юбочкой, ниспадающей мягкими складками, были напряженные мышцы танцовщицы, а за каждым ее прыжком и поворотом – до предела натянутые сухожилия и опаленные легкие. Особенно ему нравилось сочетание изящества и силы, нежности и боли.
Он хотел обладать ею. Обладатьею. Временами, когда он думал об этом эскизе, он видел себя в комнате-склепе галереи Брайанта, видел пюпитр, установленный, чтобы лучше показать картину, самого Брайанта, суетящегося где-то на заднем плане. В той картине, которую Кемп рисовал в своем сознании, была и другая фигура. Вообще-то Кемп и не обратил бы на него особого внимания, на кого-то постороннего, наблюдающего за самым важным в композиции, за тем, в чем заложено истинное напряжение, – за противоборством между Кемпом и его амбициями.
Однако теперь он задержал свой взор на этом типе, влезшем не в свое дело. И внезапно это оказалось важным, внезапно эта фигура стала загадочной. Подобно какому-то наблюдателю в углу какого-нибудь средневекового холста, помещенному там художником, чтобы символизировать им голод или утрату. Этакий призрак на сельском празднике.
Кемп позвонил по телефону.
– Нет, – ответит Брайант. – Предложение, конечно, от вас самого. А всего их четыре. Но от мистера Дэвиса ничего. Тем не менее время еще остается.
Второй звонок Кемп сделал в Англию.
– Этот парень Кэлли, – сказал он, – о котором, как вы говорили, я должен услышать. Я ничего о нем так и не слышал.
– Но он там. – Голос отвечающего был сонным.
– А что он собой представляет?
– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
– Опишите его мне, – сказал Кемп.
Это был именно тот телефонный звонок, который Кэлли, конечно, захотелось бы услышать больше всего. Это был тот звонок, ради которого он и подслушивал телефон Кемпа. Но пока шел этот разговор, Кэлли осматривал тесную квартирку, состоящую из одной спальни, в бедном индейском квартале. В раковине на кухне валялись две-три грязные тарелки. Там еще были остатки хлеба на разделочной доске, перезревший персик в вазе, какая-то одежда в стенных шкафах...
– Сообщи мне, когда ты уйдешь, – сказал Каттини. – А я тогда скажу этому парню, что он может въезжать обратно.
В шкафу Кэлли отыскал кое-какое постельное белье.
– Так это твоя квартира, Джерри, а? Ты живешь здесь?
– О Господи, – захлебнулся смехом Каттини. – Тебе бы стоило посмотреть, где я живу. Но ты ведь и знать об этом не хочешь.
– А этот парень, который живет здесь... Куда он денется?
– Да уж. – Смех сразу стих, превратившись в вялую усмешку. – Да уж, вот как раз у меня-то он и останется.
Нина прижала руку к щеке Кэлли и сказала:
– Не беспокойся. Я буду ждать тебя.
Это не было обещанием верности и постоянства. Это означало: я буду там, когда ты придешь. Я никуда не уйду без тебя. Кэлли ехал на юг по междуштатному шоссе номер 10, не зная, верить ли тому, что она сказала. Он был рад воспользоваться ее зависимостью от него, ее впечатлительностью, не ведая, к чему все это может привести. Да он особенно и не задумывался над тем, что он мог бы означать для Нины, что она видела, когда глядела на его лицо, что имела в виду, когда говорила: «Фиджеак». Он думал о Кемпе.
Кэлли свернул с шоссе. Светила полная луна, застывшая и печальная в ясном небе, так что он вполне мог ехать по этим маленьким дорогам, используя лишь боковые огни. Он нашел Нину именно там, где она и обещала быть: на стыке проселочной дороги и узкой замощенной ленты, ведущей к розовому полю. Она сидела на небольшом чемоданчике, словно переселенец.
Кэлли заглушил двигатель и подождал, пока она подойдет к машине. Но она не двигалась с места. Он вышел из машины и приблизился к ней.
– Вот здесь, – сказала она.
Это было произнесено так, как будто они некоторое время беседовали и что-то сказанное ею заставило его спросить: «Где?» Он проследил за ее взглядом. Нина смотрела на столовую гору.
– Никто не знает точно, – сказала она, – но где-то там, вверху, у нее есть пещера, нора в этой скале.
Все, чего касался лунный свет, было как бы отмыто добела, а тени были голубоватыми. Пятна мрака покрывали гору.
– О ком ты? – спросил Кэлли.
– Это что-то вроде росомахи, – ответила она. – Ее можно видеть только по ночам. Она спускается вниз, вниз с этой горы, словно водный поток. Ее можно услышать среди роз. Среди корней.
– Не беспокойся... – начал было Кэлли.
– Не беспокойся, – заглушила Нина его слова. – Здесь у нас все в порядке. Здесь мы в безопасности.
Она встала и побрела в сторону от дороги, оставив на месте свой чемоданчик. Белые мешковатые брюки, легкая голубая блузка, кремовая куртка. Она как-то незаметно скользнула в тень, сразу окрасившись в голубой цвет, и снова возникла в лунном свете, как подсвеченный сзади негатив, как пустотелый силуэт с грязноватыми пятнами вместо глаз.