Но если случай Меноккио не удается объяснить конкретным влиянием анабаптизма, может быть подходит более общее объяснение? У Меноккио, похоже, были контакты с «лютеранами» (в то время это название прилагалось ко всем неортодоксальным течениям мысли почти без разбора): так, может, все дело в импульсе, данном ему идеями протестантства?
И это объяснение, однако, не годится. Однажды у инквизитора и Меноккио состоялся весьма любопытный диалог. Инквизитор спросил: «Что вы понимаете под оправданием?» Меноккио, обычно столь охотно излагавший свои «убеждения», на этот раз просто не понял вопроса. Монаху пришлось объяснить ему, «quid sit iustiflcatio»*, и в ответ Меноккио, как мы уже видели, выступил с отрицанием того, что Христос умер во спасение человечества: «если кто-то согрешил, он и должен каяться». Аналогичный случай произошел с «предопределением»: Меноккио не знал, что означает это слово, и только после объяснений инквизитора заметил: «Я не верю, что Бог кого-либо заранее предназначает к вечной жизни». Оправдание и предопределение — две темы, вокруг которых и шел в основном религиозный спор в Италии эпохи Реформации, — не значили ровным счетом ничего для этого фриульского мельника, и это при том, что, как мы убедимся в дальнейшем, он не мог, хотя бы однажды, не встретиться с ними в книгах, которые он читал.
Это тем более примечательно, что даже в Италии интерес к этим темам не ограничивался высшими кругами общества.
Так писал в середине XVI века поэт-сатирик Пьетро Нелли, иначе прозывавшийся мессером Андреа да Бергамо45. Несколькими годами раньше неаполитанские кожевники, наслушавшись проповедей Бернардино Окино, спорили до хрипоты о посланиях апостола Павла и о предопределении46. Дебаты о том, что важнее, вера или дела, могли давать самые неожиданные отзвуки — вплоть до прошения, которое одна миланская проститутка адресовала городским властям47. Примеры взяты первые попавшиеся, их легко умножить, но им всегда будет присуща одна общая черта: они все имеют отношение к городу48. Это еще одно указание в числе прочих на глубокую пропасть, уже давно разделившую в Италии город и деревню. Анабаптисты, возможно, и попытались бы подчинить своему влиянию деревню, если бы их движение не было быстро подавлено религиозными и политическими репрессиями; несколько десятилетий спустя успешное наступление на деревню провели — под совершенно иными лозунгами — религиозные формирования Контрреформации — иезуиты, в первую голову49.
Отсюда, впрочем, не следует, что в течение XVI века религиозные смуты вовсе обходили итальянскую деревню стороной50. Однако в деревне за тонким поверхностным слоем современных тем и понятий всегда скрывается массивный костяк иной, куда более древней традиции. Что общего с Реформацией имеет космогония, подобная той, что зародилась в голове у Меноккио — первозданный сыр, в котором как черви копошатся ангелы? А высказывания, которые приписывались Меноккио его односельчанами — «все, что мы видим, это Бог, и мы тоже боги», «небо, земля, море, воздух, бездна и ад — все это Бог» — что в них реформационного? Не правильнее ли будет отнести их на счет традиционных крестьянских верований, чье происхождение теряется в глубине веков? Реформация, разбив поверхностное религиозное единомыслие, пробудила их к жизни; Контрреформация в попытке это единомыслие восстановить вывела их на свет прежде, чем окончательно уничтожить.
Если это действительно так, тогда нет нужды искать объяснение радикальным идеям, высказанным Меноккио, ни в анабаптизме, ни в некоем абстрактном «лютеранстве». Мы должны задаться вопросом, не принадлежат ли они вполне независимому течению крестьянского радикализма51, которое много старше Реформации и которое бури этой эпохи лишь вынесли на поверхность52.