Сыр и черви

58. Сколио

Своим молчанием Меноккио хотел продемонстрировать судьям, что его мысли рождались в одиночестве, наедине с книгой. Но как мы не раз могли убедиться, он переносил в книгу то, что почерпнул из устной традиции.

Эта традиция, глубоко укорененная в европейской деревне, лежит в основе своеобразной крестьянской религии, равнодушной к догмам и обрядам, тесно связанной с природным круговоротом, мало затронутой христианством. Нередко можно говорить о полной чуждости христианству, как в случае тех эболийских пастухов, которые в середине XVII века показались изумленным отцам-иезуитам «людьми, на людей похожими только телом, в разумении же и познаниях мало отличными от тех скотов, которых сами же и пасли; не имеющими понятия не только о молитвах или других предметах, до веры относящихся, но и о самом Боге»175. Но и в условиях не такой полной географической и культурной изоляции можно заметить следы этой крестьянской религии, вобравшей в себя и переделавшей на свой лад инокультурные влияния — в том числе, и христианские. Старый английский крестьянин, который говорил о Боге как о «добром старце», о Христе — как о «красивом пареньке», о душе — как о «большой кости, всаженной в тело», о загробном мире — как о «зеленом лужке», куда он отправится, если будет поступать по правде, этот крестьянин не был в совершенном неведении о догмах христианства — просто он переводил их в образы, близкие его жизненному опыту, его чаяниям, его мечтам176.

И в признаниях Меноккио мы имеем дело с таким же переводом. Правда, его случай много сложнее: тут есть промежуточное звено в виде книги, и есть кризис официальной религии, который она переживает под ударами радикальных реформационных течений. Но принцип тот же самый. И случай этот — не исключение.

Лет за двадцать до суда над Меноккио некий выходец из деревни близ Лукки, скрывшийся под псевдонимом Сколио177, поведал о своих видениях в длинной религиозно-дидактической поэме, изобилующей дантовскими реминисценциями178. Поэма, носящая имя «Семерица», никогда не была напечатана. Ее центральная тема, к которой автор постоянно возвращается, заключается в том, что у всех религий есть общее ядро, представленное десятью заповедями. Появляясь перед Сколио на золотом облаке, Бог сообщает ему:

Различных к вам пророков я послал,
Ведь разные у вас живут народы,
И всякий свой обычай соблюдает.
И каждому народу я послал
С иным законом моего пророка.
Так лекарь снадобья дает свои,
Смотря, каков больного склад и норов.
Так царь трем воеводам даст войска,
Чтоб в Африку вести их и в Европу,
И в Азию, где туркам, иудеям
И христианам даровать закон.
Закон — один, но рознится согласно
Обычаям и нравам тех племен.
Единое всегда в нем неизменно:
Священных десять заповедей, так
И Бог един, и в Боге наша вера.

Один из «воевод», посланных «царем», это Магомет, «которого клянут все нечестивцы, но он пророк и Божий капитан»179: он замыкает список, в котором имеются Моисей, Илия, Давид, Соломон, Христос, Иисус Навин, Авраам и Ной. Турки и христиане должны прекратить свою вражду и примириться:

Христианину с турком мой декрет:
Отныне жить вам надо по-другому.
Пусть турок ступит шаг один вперед,
Христианин же — на один отступит.

Это возможно в силу того, что десять заповедей образуют основу не только трех великих средиземноморских религий (здесь чувствуются отголоски легенды о трех кольцах), но и тех религий, которые создаются теперь или будут созданы с течением времени: четвертой, никак точнее не определенной, пятой, которую «Бог в наши дни изволил нам послать» и которая излагается в книге Сколио, и двух будущих, с которыми число религий достигнет магической цифры семь.

Религиозное содержание пророчества Сколио, как легко убедиться, чрезвычайно просто. Достаточно соблюдать десять заповедей — десять «природы повелений величайших». Все догматы отбрасываются и первым делом — догмат о триединстве:

Лишь Богу поклоняться надлежит,
Нет у него товарищей и сына.
Тот сын его, товарищ и слуга,
Кто заповедь его блюдет ревниво.
Нет двух богов, и Дух Святой — не Бог,
Единым Богом вера утвердится.

Из таинств говорится лишь о крещении и евхаристии. К крещению допускаются только взрослые;

Обрезанье свершится в день восьмой,
Крещается же пусть тридцатилетний —
Так Бог через пророков приказал,
И так Креститель сделал Иисусу.

Евхаристия сведена с небес на землю. «Я вам сказал», — поясняет Христос, —

что освященный хлеб
Мое есть тело, а вино есть кровь,
Лишь оттого, что делом благочестным
И Богу угождением пристойным
Ту трапезу считал. Но никогда
Ее не числил я в ряду законов,
Как заповедей десять — их блюсти
Вам надобно, а в остальном пусть каждый
Располагает, как ему сподручно.

Это не только протест против теологических споров о реальном или духовном присутствии в дарах плоти и крови Христовых — устами Христа Сколио отрицает всякий мистический смысл крещения и причащения:

Крещение мое и причащенье
И смерть и воскресенье надо вам
Не таинством считать, а лишь обрядом,
Устроенным в мое поминовенье.

Для спасения души нужно лишь соблюдение десяти заповедей, понятых буквально, без «толкований всяческих и глосс», без искажений, привносимых «софизмами и логикою странной». В религиозных церемониях нет никакого толку, богослужение должно быть наипростейшим:

Не надо ни колонн, ни образов,
Ни музыки, ни пенья, ни органов,
Ни колокольни, ни колоколов,
Ни росписи с резьбой, ни украшений.
Простым пусть будет все и незатейным,
И лишь наказы божий звучат.

Так же просто и слово Божие; Бог пожелал, чтобы Сколио написал свою книгу языком не «ученым, темным и витиеватым, но ясным и живым».

Несмотря на некоторые переклички с учением анабаптистов (вряд ли объясняющиеся прямыми контактами, никак, впрочем, не засвидетельствованными), идеи Сколио, скорее, связаны с тем подземным течением крестьянского радикализма, в русле которого располагаются и идеи Меноккио. Сколио не считает папу Антихристом (хотя, в чем мы вскоре убедимся, в будущем его должность не понадобится): власть как таковая не есть для него (в отличие от анабаптистов) нечто, подлежащее безоговорочному осуждению. Правда, те, кто обладает властью, должны проявлять к подданным отеческую заботу:

И если Бог правления бразды
Тебе вручил и за себя поставил,
Как папу, императора, царя,
Ты должен быть и добр, и человечен.
Он дал тебе богатство и почет,
Чтоб ты отцом был сирым и убогим.
Ведь то, что ты имеешь, не твое,
Оно — для всех, оно — мое и Бога.

Общество, о котором мечтает Сколио, это благочестивое и аскетичное общество крестьянских утопий: в нем не остается места для ненужных профессий («Лишь главные ремесла и уменья Останутся, а все иные прочь. Пустое дело всякие науки, И докторов, и лекарей обман»), главные люди в нем — земледельцы и воины, правитель в нем один — сам Сколио.

...Игрок, распутник, пьяница и шут
Исчезнут пусть и сгинут без следа.
Искусство земледельца превзойдет
И славой и почетом все иные.
Достоинством великим облекутся
Те, кто за веру жизни не щадят.
А чванству, пьянству, роскоши, обжорству —
Презренье будет общее в удел.
...Придет конец застольям изобильным,
Рассадникам распущенности злой.
Умеренность и скромность воцарится
В музыке, танцах, банях и в одежде.
Один да правит нам государь —
Духовным и мирским равно владыка,
Единый пастырь и едино стадо.

175

См.: Ginzburg С. Folklore. Op. cit. P. 658. Об аналогичных случаях в Англии см.: Thomas К. Religion and the Decline of Magic. Op. cit. P, 159 sgg.

176

Ibid. P. 163 и комментарий Томпсона (Thompson E. P. Anthropology and the Discipline of Historical Context. Op. cit. P. 43), который я здесь воспроизвожу почти буквально. На активное, творческое отношение народных масс к религии указывает Н.З. Дэвис, оспаривая мнение тех ученых, которые в своем подходе к народной религии принимают точку зрения господствующих классов (или попросту духовенства) и не видят в ней ничего, кроме искаженного варианта официальной религии с некоторыми элементами примитивной магии (см.: Davis N. Z. Some Tasks and Themes in the Study of Popular Religion // The Pursuit of Holiness in Late Medieval and Renaissance Religion. Leiden, 1974. P. 307 sgg.). Эта проблематика в общем плане обсуждается в предисловии к настоящей книге, в разделе, посвященном концепциям «народной культуры».

177

См. прекрасное исследование Донадони (Donadoni E. Di uno sconosciuto poema eretico della seconda meta del Cinquecento di autore lucchese // Studi di letteratura italiana. II. 1900. P. 1–142), который, однако, напрасно пытается установить формальную близость поэмы Сколио к учениям анабаптистов. Беренго, опираясь на это исследование (Berengo M. Nobili e mercanti nella Lucca del Cinquecento. Op. cit. P. 450 sgg.), не отменил подобную постановку вопроса, хотя и несколько смягчил выводы: он утверждает, с одной стороны, что «бессмысленно пытаться связать этот с каким-нибудь конкретным религиозным течением», а с другой — помещает Сколио в контекст «народного рационализма». Это совершенно неоправданно (и к тому же сам термин вызывает серьезные сомнения: см. что по этому поводу говорится в примеч. 51). В отношении автора поэмы интересную гипотезу выдвинул Донадони, предположивший, что под именем Сколио скрывается сыровар Джован Пьеро ди Децца, совершивший публичное отречение от ереси в 1559 г. (см.: Donadoni E. Di uno sconosciuto poema eretico. P. 13–14). Сочинение поэмы, как сообщает сам ее автор на последней странице, длилось, начиная с 1563 г., семь лет (отсюда ее название); окончательная отделка заняла три года.

178

Помимо прямой отсылки к Данте см., к примеру, такие стихи: «На лестнице — святая Беатриче» или «Кто на земле в жары и холода» (ср.: Рай, XXI, 116; ср. также: Donadoni E. Di uno sconosciuto poema eretico. Op. cit. P. 4).

179

Donadoni E. Di uno sconosciuto poema eretico. Op. cit. P. 21. Ha последней странице рукописи Сколио поместил подробное отречение от своей поэмы: «ибо когда я ее писал, я был вне себя и как бы принужден к писанию, и был подобно глухонемому, и не помню ничего...» В тексте это отречение сказалось многочисленными исправлениями и пометками на полях (они сопровождают большинство цитируемых здесь мест).