– Да отсюда я, – поморщился Мирон. Он и опасался говорить с Сашей на «запретную» тему, и удержаться никак не мог. Поэтому закончил чуть ли не шепотом: – Я точно из этого города. – А потом он все же сказал чуть громче: – И ладно бы только здания, они и впрямь могут быть похожими в разных городах, но автомобили!..
– А чем тебе не нравятся автомобили? Вон, какие красивые тачки!
– Они все прилизанные какие-то. Словно не русские.
– Так половина, если не больше, и так не русские.
– А какие же?..
– Всякие. Японские, немецкие, американские…
– Но почему?! – Мирон замер на месте, задыхаясь от недоуменного возмущения.
– Да потому что они лучше! – затрясла кулачками Сашенька. – И не придуряйся, умоляю тебя! Никогда не поверю, чтобы даже в параллельном мире «Жигули» были круче «Мерседеса»!
– «Жигули» я не знаю, что такое. А вот «Князь Владимир», например, во много раз лучше «Мерседеса». Да и «Рубеж» тоже. Правда, «Рубеж» другого класса…
– Погоди, какой «Князь Владимир»? – скривилась в ухмылке девушка. – «Москвич», что ли, недоделанный?..
– Да ты что? – Матвей замахал руками, словно мельница крыльями. Судя по всему, автомобильная тема была ему очень близка. – О «Москвиче» я вообще не говорю. Это же авто представительского класса! На нем сам Великий князь ездит! Такой машине твой «Мерседес» в подметки не годится!.. А уж американские автомобили – это же смех один! У нас все слизано. И про японские – не надо меня смешить! Какие еще автомобили в Японии? Они и велосипеды-то в Китае покупают.
– Ну, все! – притопнула Сашенька и сунула в бока руки. – Если раньше ты просто врал, то теперь – заврался окончательно! Такие фантазии папа даже в рассказы свои постеснялся бы вставить. Все, прощай. И теперь уже навсегда!
Девушка опять стала разворачиваться, но краем глаза успела заметить, что Мирон на нее не смотрит. И даже не отреагировал на ее замечание… Саша решила погодить с окончательным уходом. Хотя бы до выяснения странного поведения юноши.
Юноша же глядел, не отрываясь, на небольшой двухэтажный – и двухподъездный – домик. Совсем неказистый и старый, скорее всего еще дореволюционной постройки, притулившийся в конце узкого переулка, до которого они как раз успели дойти.
– Чего еще? – пробурчала Сашенька. – Императорский дворец узрел?
– Нет, – сухо ответил Мирон. – Это мой дом. Он здесь есть.
– Прекрасно! Наконец-то хоть что-то у тебя сошлось. Может, на поправку пошел? Или врать устал?
– Я не врал, – рассеянно прокомментировал слова девушки Мирон. – И не болел. А это на самом деле мой дом. Но…
– Что еще?
– Давай подойдем ближе…
– Пошли. Но давай уж и правда без фокусов, а? Я на самом деле устала. Может, тебе и кажется, что так ты выглядишь оригинально и от этого больше нравишься девушкам, но поверь, что это не так. Перебор – он во всем вреден.
Саша продолжала читать Мирону мораль о вреде излишнего оригинальничания, на что в ответ не услышала ни реплики, пока они не подошли к самому дому. Вблизи тот оказался еще более убогим, чем издали. Да и то его спасало отсутствие в непосредственной близости фонарного столба. Точнее, сам-то столб имелся, но лампочка в нем не горела.
– Да уж, – сморщила носик Саша. – И тут ты живешь?
– Да, – скупо обронил Мирон. – Снимаю комнату.
– А почему не с родителями? Свободы захотел? Девушек водить сподручней? – Последний вопрос вылетел словно бы сам по себе, да еще и задала его Сашенька неожиданно дрогнувшим голосом, что ее ужасно разозлило. Но Мирон не обратил на это внимания. И ответил вовсе не то, что она ожидала услышать.
– У меня нет родителей. Они погибли, когда я был маленьким.
– Как погибли?.. – ахнула Саша, ругая себя что есть силы за бестактность. – Ты прости, я не знала…
– Да что уж там! Восемнадцать лет прошло. Но я их хорошо помню. Мы в машине ехали, когда… В общем, я вот жив остался, а папа с мамой…
– Прости-прости! – неожиданно прижалась к Мирону Сашенька, обняла его, но тут же, спохватившись, отпрянула. На глазах ее блестели слезы.
Мирон замер, боясь пошевелиться. Все мысли разом повылетали у него из головы. Единственное, что ему хотелось сейчас, чтобы Саша снова обняла его и не расцепляла руки подольше.
Сашенька же, устыдившись спонтанного проявления чувств, сухо, грубовато даже, бросила:
– Ну, все. Проводила тебя, дальше сам. До дверей и без меня дойдешь. Пока. Звони, если что.
Однако Мирон не двинулся с места. Он смотрел на Сашеньку таким взглядом, как смотрят взрослые на несмышленого ребенка – с укоризной, но в то же время с умилением.
– Что опять не так? – насупилась девушка.
– Куда же я пойду?
– Домой. Это ведь твой дом?
– Мой. Только он здесь.
– Разве это плохо? Поскольку дом здесь, то в него осталось только зайти. – Сашенька тоже перешла на тон воспитательницы детского сада.
– Это ничего не даст, – покачал головой Мирон. – Я ведь зайду в дом здесь, а не там…
– Где там?
– Не могу сказать… Ты не разрешаешь. Но ты ведь поняла?
– Ага, опять параллельные миры и перпендикулярные измерения?
– Ну да…
– Вот что. Ты один живешь?
– Нет, я ведь говорил: я снимаю комнату. У бабушки одной, – сказал Мирон. И на всякий случай уточнил: – Старенькой.
– То есть, ей уже за двадцать? – невольно вырвалось у Саши.
– Думаю, что за все восемьдесят, – улыбнулся парень.
– Ладно. Стой пока здесь, – сказала Сашенька. – Я сама сейчас проверю. Какой номер квартиры?
– Шестнадцать. На втором этаже самая крайняя. Только давай все же вместе пойдем!
– Я сказала: стоять! – сверкнула глазами девушка. Но тут же добавила совсем другим тоном, спокойно, даже ласково: – И ждать меня.
– Я готов ждать тебя, сколько… – начал было Мирон, но Саша уже скрылась за облупленной дверью подъезда.
Быстро взлетев на второй этаж, Сашенька остановилась возле крайней двери. Подняла руку с выставленным пальчиком, но так и не смогла обнаружить то, к чему хотела этот пальчик приложить. Звонка не было. Отсутствовала, впрочем, и табличка с номером квартиры, так что девушка слегка засомневалась, к нужной ли двери она подошла. К тому же, та была настолько неопрятной – в драных клочьях грязного дерматина, в отвратительных бурых пятнах, – что вызывало сомнение, живет ли кто вообще за этой дверью.
Саша отступила на пару шагов и осмотрела соседние двери. Они тоже не выглядели новыми, но все-таки отвращения не вызывали. Да и номера были на месте: «13», «14» и «15». Так что, как ни крути, а попадать следовало именно за непронумерованную дверь. Сашенька снова подошла к ней и замерла в нерешительности. Теперь она услышала доносившиеся из квартиры голоса, так что сомнения в ее обитаемости рассеялись. Это уже было что-то. Но главная задача – дать людям в квартире знать о себе – решения пока не находила. Поскольку звонком и не пахло (некий запах, и вполне отчетливый, от двери все-таки шел, но девушка побоялась его с чем-либо ассоциировать), оставалось только стучать. Но касаться рукой этого непотребства показалось Саше делом немыслимым. И хоть была она девушкой воспитанной и прекрасно знала, что так делать нельзя, но все же почти с чистой совестью (как минимум, по сравнению с остатками дерматина) повернулась спиной к двери и постучалась в нее каблуком.
Голоса поутихли. Но тут же стали еще громче. А открывать дверь, похоже, никто и не собирался. Пришлось постучаться еще, теперь уже совсем не стесняясь и не сдерживаясь. Оказалось, что пренебрежение стыдом приносит вполне реальные плоды: за дверью послышались шаги. Затем щелкнул замок, дверь открылась, и Саша увидела… Нет, она далеко не сразу поняла, кто же стоял перед ней на пороге. И причин тому было несколько.
Во-первых, на Сашеньку пахнуло непередаваемым букетом запахов. Да таких, что девушке с трудом удалось сдержать рвотные позывы. Пахло пригорелой, а также протухшей, прокисшей и прочей не пригодной в пищу едой. С ужасом Саша поняла, что пахло также и тем, во что еда превращается в процессе переработки (а также и недоработки) человеческим организмом. Прочие ароматы, такие как застарелые запахи пота, табачного дыма, водочного перегара, – казались на фоне прочего чуть ли не ароматизаторами.