– Возьмите мароновый суп и оленину, – отрекомендовал Эйзенхарт, заказывая себе еще кофе.
– Мароновый – это из каштанов?
Ганзеатское наречие, которым жители Лемман-Клива по привычке разбавляли нормальный язык, могло сбить с толку любого приезжего.
– Из чего еще? Вечно забываю, что вы не отсюда и с вами надо говорить на чистом имперском. Ладно, – Виктор отодвинул тарелку. – Похоже, сейчас наступит момент, когда мне придется вас уговаривать. Нужно будет напомнить: несмотря на то что ваша лицензия временно приостановлена и вам пока нельзя работать с живыми, на мертвых ограничения не распространяются. А если вы способны работать на кафедре, значит, ваши руки в достаточном порядке, чтобы вскрыть мертвеца. Еще можно воззвать к вашему профессионализму. Сказать, что вы видели больше насильственных смертей, чем кто-либо в этом городе. И самое главное, у вас есть дар. Чутье Северина-Змея…
Не дар.
Знаменитое змеиное чутье, талант к медицине, являлся не даром, уникальным для каждого человека и определявшим самую его суть, а склонностью – инклинацией, как ее называют ученые, – свойственной всем, кто родился под звездой Змея. Но я понимал, к чему вел Эйзенхарт.
– Лесть вам не поможет, – сухо предупредил я.
– Это не лесть. Заодно стоит надавить на вашу совесть. Знали бы вы, на что я готов пойти, лишь бы заполучить хорошего эксперта! Это вы в академии постоянно крутились возле лучших. Светила науки, мэтры… В нашей милой северной дыре они на вес золота. Старик Гоф, наш патолог, хорош, но в силу возраста не может работать как прежде. А Ретт… это его помощник… Вы наблюдали студентов на вашем факультете, можете представить себе его уровень.
Мысленно я посочувствовал Виктору. Все, кто находился под покровительством Змея или обладал достаточным умом, чтобы сдать вступительные экзамены, обучались в специализированных медицинских учреждениях. На врачебные факультеты университетов шли остальные: ленивые, глупые, интересовавшиеся жалованием врача больше, чем профессией. То, что Гетценбург, несмотря на статус одного из промышленных центров империи, оставался провинцией, лишь усугубляло ситуацию.
– Кроме того, я мог бы воззвать к вашему гражданскому долгу…
– Вы убеждены, что способны уболтать любого, верно? – с любопытством спросил я, перебивая.
Казалось, этот спектакль одного актера не только не утомил его, но доставлял удовольствие. Виктор пожал плечами, не отрицая.
– Разница лишь в том, сколько времени потребуется. Или скажете, что с вами фокус не пройдет?
– Нет.
– Нет? – переспросил Эйзенхарт, явно прикидывая в уме варианты. – В смысле, вскрытие не проведете?
– Уже провел.
Виктор недоверчиво уставился на меня.
– Я считал, мне понадобится еще минут пятнадцать, чтобы уломать вас. Думал напомнить вам о былых подвигах, о вашей помощи военной полиции…
– Я обязан вашим родителям.
Так же недоверчиво Виктор хмыкнул:
– Дело только в этом?
– Не берите на себя больше, чем сможете взять, – посоветовал я. – И в следующий раз, если вам будет нужна моя помощь, не присылайте вместо себя Шона в надежде, что я из жалости не смогу ему отказать. Приходите сами. И не думайте, что сможете использовать меня вслепую.
– Разумеется, – заверил меня Эйзенхарт.
Не слишком искренне, впрочем. Я достал из кармана портсигар и закурил в ожидании заказа.
– Процессы мацерации только начались, когда барона выловили: на ладонях уже появилась характерная окраска, но разбухание не слишком заметно. Температура воды сейчас должна быть около десяти, максимум двенадцати градусов. Исходя из этого, я полагаю, что труп пробыл в воде не менее восьми, но не более десяти часов. Я бы сказал, барона убили между десятью часами вечера среды и полуночью. Вы будете записывать?
Эйзенхарт кивнул и поспешил достать из кармана пальто блокнот:
– Совпадает с мнением нашего патолога. Как он умер?
Я с сомнением посмотрел на детектива.
– Если вы не заметили, ему отпилили голову.
– Да, но каким образом? Фрейбург был здоровым мужчиной, он бы сопротивлялся. Но следов борьбы Ретт не нашел. Его могли обезглавить посмертно?
– Исключено.
Виктор вновь кивнул, сверяясь с записями.
– Значит, его чем-то накачали. Наркотиком или снотворным. Но Ретт не обнаружил ничего в крови. И следа от укола на теле не было.
– Все так, – подтвердил я. – След от инъекции могли повредить, когда тело вытаскивали из воды багром, но вряд ли он был.
– Тогда что? Чем-то надышался?
– Думаю, препарат попал в организм с едой. Или, скорее, с питьем. Слизистая оболочка пищевода была раздражена.