Через полчаса детектив снова вернулся. Ночь уже спускалась на землю, и хозяин бара рылся в коробке с бумагами у окна своей комнаты, из которого ещё падал последний свет.
— Я собрал все эти бумаги для вас, — сказал он, как только Хьюитт вошел. — Есть новости?
— Ничего особенного. У меня тут есть часть рукописи, и я бы хотел, чтобы вы попробовали ее разобрать. Только нужен свет.
Кентиш зажег лампу, и Хьюитт разложил перед собой полдюжины маленьких кусочков рваной бумаги — очевидно, фрагменты письма (восстановленные здесь факсимиле):
Хозяин переворачивал обрывки и с сомнением их разглядывал.
— Тут в любом случае особо нечего распознавать. Мне не знаком почерк. Где вы их нашли?
— Они лежали на той самой тропе, я буквально через несколько шагов их обнаружил. Очевидно, это обрывки записки, адресованной кому-то по имени Сэмми или что-то очень похожее. Видите первый фрагмент, там написано «мми»? Ясно, что это самое начало записки, потому что выше нет строк, а сверху над словом пустое пространство — прямой край листа. После слова в этой строчке так же ничего не написано. Кто-то пишет Крокетту — полагаю, что эта записка была адресована именно вашему бегуну, на что у меня есть несколько причин, — обращаясь к нему как Сэмми. Очень жаль, что больше никаких частей письма мне найти не удалось. Думается мне, что человек, разорвавший эту записку, положил ее к себе в карман, случайно выронив эти кусочки.
Кентиш, внимательно изучивший каждый фрагмент письма, вдруг печально сказал:
— О, очевидно, он нас предал, — удрал от нас и предал. И меня — человека, который вытащил его из трясины. Смотрите — «бросить их», все очевидно. Это не может означать ничего другого. Значит бросить меня, моих друзей и меня! После всего, что я для него сделал! А затем это «прямо сейчас» — уходи прямо сейчас, видимо, что он и сделал. И еще вот это, о, вы только посмотрите, вот этот кусочек с «тропа» отлично подходит к фрагменту, где упоминается, что нужно кого-то бросить, а дальше — «плохо н» и потом порвано. Это значит «плохо негодяю» — то есть мне. Очень мило. Ох я б его придушил, попадись он мне на глаза. И я определенно это сделаю!
Хьюитт улыбнулся.
— Может быть это все-таки не так уж нелестно, — сказал он. — Если не можете разобрать почерк, то не берите в голову. Но если уж он действительно убежал продавать вас, то нам не очень-то нужно его искать, не так ли? Он не победит, если не хочет этого.
— Но он не посмеет… прямо у меня под носом… Да я… да я..
— Ну-ну-ну. Может нам еще удастся заставить его бежать, и на пределе возможностей. Ясно одно — он ушел по собственной воле. Более того, я думаю, что он сейчас в Пэтфилде. Скорее всего, пошел в сторону города. И я не думаю, что он собирается вас продавать.
— Ну, он не должен. Благодаря мне его существование обрело смысл. Я выложил полтинник прямо из своего кармана за него, и он об этом прекрасно знает. И победа в этих соревнованиях принесла бы ему намного больше, чем мошенничество, что уж говорить о призовых деньгах и всем, чем я мог бы его обеспечить. Но мне все равно кажется, что он уже кладет меня в тележку.
— Это мы скоро узнаем. И еще, ни слова никому о том, что я вам рассказал — даже Стеглсу. Помочь он нам с этим никак не сможет, а вот проболтаться ненароком — запросто. И никому не рассказывайте об этих клочках бумаги, я оставлю их у себя. Кстати, а Стеглс же сейчас здесь? Прекрасно, задержите его тут. Пусть никто не видит его сегодня вечером на улице. Я останусь здесь на ночь, а утром мы продолжим с Крокеттом. А теперь, пожалуйста, к моему делу.
Следующим утром Хьюитт за завтраком внимательно прислушивался ко всем разговорам в баре. Немного позже девяти у ворот заведения остановилась повозка, выпуская краснолицего и громкоголосого человека, который шумно и сердечно принялся здороваться с Кентишем. Они с хозяином пропустили по стаканчику, а затем гость сказал:
— Ну, как оно у тебя? Одного из них на гандикап в забеге? И твой мальчишка тут, да?
— О да, — ответил Кентиш. — Крокетт. Правда, малыш еще не совсем дошел до кондиции. Я думаю, что в этот раз первое место займет мальчик старого Тейлора.
— Хороший мальчишка, — ответил гость, уверенно кивнув. — Ничего удивительного. Сам-то не хочешь ничего с этим сделать?