— Это что еще за молодчики объявились? — раздались негодующие голоса.
— Ты, рвань полосатая, как смеешь сюда лезть? — наступала на Путилина отвратительная старая мегера.
— А ты что же, откупила тут все места, ведьма? — сиплым голосом дал отпор Путилин.
Теперь взбеленились уже все:
— А ты думаешь, мы тут просто так стоим?! А? Да мы все себе местечко покупаем, ирод окоянный!..
— Что с ними долго разговаривать! Взашей их, братцы!
— Выталкивай их!
Особенно неистовствовал страшный горбун. Все его безобразное тело, точно туловище чудовища-спрута, колыхалось от совершаемых им порывистых движений. Его длинные цепкие руки-щупальца готовы были, казалось, схватить нас и задавить в своих отвратительных объятиях. Единственный его глаз, налившись кровью, полыхал бешеным огнем. Я не мог удержать дрожи отвращения.
— Вон! Вон отсюда! — злобно рычал он, наступая на нас.
— Что вы, безобразники, в храме Божьем шум да свару поднимаете? — говорили с укоризной некоторые богомольцы, проходя притвором церкви.
— Эх, вижу, братцы, народ вы больно уж алчный!.. — начал Путилин, вынимая горсть медяков и несколько серебряных монет. — Без откупа, видно, к вам не влезешь. Что с вами делать? Нате, держите!
Картина вмиг изменилась.
— Давно бы так… — проворчала старая мегера.
— А кому деньги-то отдать? — спросил Путилин.
— Горбуну Евсеичу! Он у нас старшой. Он — староста.
Безобразная лапа чудовища-горбуна уже протянулась к сыщику. Ужасающая, бесконечно алчная улыбка зазмеилась на его страшном лице.
— За себя и за товарища? Только помните: две недели третью часть выручки — нам на дележ. А то все равно сживем!..
Ранняя обедня подходила к концу. Путилин с неподражаемой ловкостью завязывал разговор с нищими и нищенками о вчерашнем трагическом случае у паперти Спаса.
— Что вы, почтенный, насчет этого думаете? — с глупым лицом обращался он несколько раз к горбуну.
— Отстань, обормот!.. Надоел! — злобно сверкал тот глазом-щелкой.
— У-у, богатый черт, надо полагать! — тихо шептал новоявленный побирушка соседу-нищему.
— Да он нас с тобой, брат, тысячу раз может купить и перекупить! — ухмылялся тот. — А только бабник, да и заливает здорово!..
По окончании обедни оделенная копейками, грошиками и пятаками нищая братия стала расходиться.
— Мы пойдем за горбуном… — едва слышно бросил мне мой знаменитый друг.
Горбун шел быстро, волоча по земле искривленную уродливую ногу. Стараясь оставаться незамеченными, мы следовали за ним, не выпуская его из виду ни на секунду. Раз он свернул налево, потом — направо, и вскоре мы очутились перед знаменитой Вяземской лаврой. Горбун юркнул в ворота этой страшной клоаки, истории о которой приводили в содрогание людей с самыми крепкими нервами.
Это был период расцвета славы Вяземки — притона всего столичного сброда, безжалостно обрушивавшегося на петербургских обывателей. Отъявленные воры, пьяницы-золоторотцы[3], проститутки — все это отребье свило здесь прочное гнездо, разрушить которое было не так-то легко. Подобно московскому Ржанову дому Хитрова рынка, здесь находились и ночлежки — общежития для этого почтенного общества негодяев и мегер, и отдельные комнатки — конуры, сдаваемые за мизерную плату аристократам столичного сброда.
Притаившись за грудой пустых бочек, мы увидели, как страшный горбун, быстро и цепко поднявшись по обледенелой лестнице, погребенной под человеческими экскрементами, ступил в черную галерею грязного, ветхого надворного флигеля и скрылся, отперев огромный замок, за дверью какого-то логовища.
— Ну, теперь мы можем возвращаться, — задумчиво произнес Путилин, не сводя глаз с таинственной двери, скрывшей чудовище-горбуна.
— Ты что-нибудь наметил? — спросил я его.
— Темно… темно… — как и предыдущей ночью, ответил он.
В сыскном управлении Путилина ожидал сюрприз. Лишь только мы вошли, предварительно переодевшись в свое платье, в кабинет, как дверь распахнулась и в сопровождении дежурного агента вошла, вернее, вбежала небольшого роста худощавая пожилая женщина. Одета она была так, как обыкновенно одеваются мещанки или бедные, но благородные чиновницы: на голове ее громоздилось некое поношенное подобие черной шляпы, прикрытое черной же косынкой, сама она была облачена в длинное черное пальто. Лишь только она вошла, как сейчас же заплакала, вернее, заголосила.
— Ах-ах-ах… ваше… ваше превосходительство…
3
От «золотая рота»: первоначально — название дворцовых гренадер, в чьих мундирах преобладали красный и золотой цвета; впоследствии — представители городских низов и преступного мира.