…За две недели до отплытия он решился на безумство: бросил вызов высшим силам Ада, прибегнув к ритуалу, которому его обучил когда-то сам Фулканелли (или просто старик себя так называвший).
И хотя он лежал в лихорадке после лошадиной дозы чертова зелья, но именно через два дня после этого его человек сообщил, куда направляется Нольде. Ах, если бы этот дурак добровольно отдал ему зеркало, Монпелье же предлагал любые деньги, всё пошло бы по-другому.
Сейчас же ему предстоит провести еще более сложный и опасный обряд, при ошибке грозящий великими бедствиями и магу, и всем, кто рядом. У обряда этого не было даже названия. Он передавался изустно среди посвященных и был утрачен с их смертью — на кострах инквизиции или в войнах и смутах.
Монпелье восстановил обряд по отрывочным записям в книгах, заменяя недостающее шаманством дикарей с южных островов и проклятым Вуду. Нынче ему предстояло сдать экзамен. И если в его расчеты вкралась ошибка, смерть — еще не самое худшее, что его ждет. Но если удастся, сила теургии поколеблет реальность и повернет ее, как хочет он!
Через десять минут на ковре были расставлены три небольших черных зеркала, разноцветные свечи, обломок черепа, по легенде принадлежавшего самому доктору Фаусту, а также и другой череп, с кулак величиной, выделанный из дымчатого горного хрусталя, найденный им в заброшенном индейском городе на Юкатане — еще с дюжину всяких странных и жутких предметов.
Став на колени и не обращая внимания на Стеллу Марис, ковыряющую ножом дверь, он начал визгливым негромким речитативом:
Монпелье не знал, из какой седой старины пришли эти слова. Может быть он сейчас заклинал каких-нибудь ассирийских бесов или повторял взывания последних пиктских жрецов.
Он не знал, что это за язык. Его учителя говорили, что первым магическим языком был язык мифических Нефелимов.
Но слова, звучавшие сейчас в ночной тишине в каюте современнейшего корабля, высшего порождения цивилизации разума и науки, были исполнены угрюмой темной дикой силы, пришедшей из совсем других эпох.
Не прекращая своего зловещего молебна, француз простер руку над каменным черепом из индейской гробницы и, не колеблясь ни мгновения, полоснул ножом по запястью.
Кровь его брызнула на реликвии.
И с каждым словом будто бы что-то, чему нет названия, входило в каюту, невидимо сгущаясь в воздухе. То, чему не было дела до силы могучих машин и до неверия людей, эти машины создавших.
— выкрикнул Монпелье на выдохе.
И при последнем слове от косяка отскочила первая щепка…
— Что за гадостная погода! — пробормотал старший офицер, посмотрев на серебряный брегет, выуженный их кармана пальто. — Этой ночи не будет конца. Еще только половина двенадцатого. Скверная ночь! Поверьте, Моуди, в самый сильный шторм я был бы куда спокойнее. Тогда, по крайней мере, хоть видно было бы, что творится вокруг. А тут все глаза сломаешь, а ничего не различишь.
Моуди опустил бинокль.
— Давайте бросим якорь, пока взойдет солнце, — ехидно сказал он.
— Здесь глубины почти две тысячи пятьсот ярдов, — возразил Мэрдок. — Чтобы выполнить ваше предложение, надо оказаться на дне моря.
— Да, это вы верно заметили, мистер второй помощник.
После недолгого молчания Мэрдок спросил:
— А вы, наверное, мой юный друг, раздражены тем, что вас не позовут на завтрашний бал?
— Если честно… — процедил молодой офицер. — Согласитесь, ночью на мостике будет не так приятно, как в нашем главном зале среди высшего общества…