А потом в один день я лишился всего по своей воле. Ибо иначе не мог, потому что всегда платил долги.
Спустя полминуты Жадовский продолжил.
— В бою под Златарицей турецкий юртбаши почти проткнул меня штыком, как натуралисты своих жуков и бабочек. — Моя сабля сломалась, а в револьвере кончились патроны — я как раз перезаряжал свой "лефоше". Жаркое, доложу я вам, было дело-с...
И быть бы мне убитому, если б не младший унтер нашей саперной роты — Михей Шутов. Он закрыл меня собой, кинувшись на турка, можно сказать, с голыми руками — у саперов в час атаки не оказалось иного оружия, кроме тесаков...
Осман пропорол ему бок и добил бы, но я успел загнать патроны в барабан и вышиб баши мозги...
После боя я позаботился, чтобы Михея доставили в госпиталь, и попросил ходить за ним особо, подкрепив просьбу кулаком, который сунул в нос санитару... — он чуть усмехнулся. — А когда тот оправился от раны, сказал ему, что я теперь до гроба его должник... Уже после отставки, когда я поселился в Нижегородской губернии и наслаждался мирной жизнью провинциального помещика... Скучал, стал поигрывать по-крупному. Даже принял предложение стать земским начальником, чтоб было какое-то дело, а то ведь мозги жиром заплывут.
И вот мне пришло письмо из Самарской губернии от Михея. Тот отписал... точнее писал деревенский дьячок, сам он был не шибко грамотен... Мой спаситель сообщал, что хозяйство его пришло в полный упадок, что стало не только нечего есть, но уже и сеять нечего да и нечем, ибо лошадь пала... Это же как раз был девяносто второй год — жуткий голод по Волге и черноземным губерниям! И что жену и двух старших ребятишек сгубила тифозная горячка, и он остался лишь с младшей дочкой один-одинешенек.
"Hа вас только и надежда, барин Михайло Михайлович, а то одно осталось — помирать с дитем..."
Я не мог не помочь, хотя потом иногда думал, что лучше было бы, может быть... Хотя, кто мог знать? — как бы размышлял Жадовский вслух.
— Я выслал ему денег на поездку, дал немного на обзаведение и устроил проводником грузовых составов на нашу Московско-Рязанскую железную дорогу. И он зажил себе, не забывая при каждом случае меня благодарить. Стыдно сказать, но временами даже как-то и надоедало...
Дочка его, Катюша, выросла красавицей просто на загляденье. Красота-то ее сгубила...
В нашу Нижегородскую 60-ю запасную пехотную бригаду перевели из столицы из Павловского лейб-гвардии полка поручика графа Зубова. Да — из тех самых Зубовых — потомков последнего любовника императрицы Екатерины — какая-то побочная ветвь рода... С ним приключилась некая темная история... То ли публично избил городового, будучи сильно нетрезв, то ли отпускал в обществе шуточки, что де охотно готов оказать нынешней царице те же услуги что и предок. Красавец, из тех, которых в свете называют гуляка и ловелас, а попросту — развратник первостатейный. В первую же неделю отличился тем, что совратил горничную жены своего батальонного командира, на которой, к слову, собирался жениться приказчик местного купца первой гильдии. Само собой, свадьба сорвалась, а горничная лишилась места и вскоре оказалась на панели...
А потом Зубов приметил дочку Михея. В кондитерской лавке, где она работала. Офицеры покупали там сахар и конфекты...
Могло ли юное создание с наивным добрым сердечком устоять против изощренного соблазнителя? — горько вздохнул казначей.
— Дальше — все как в плохом романе... Растлив Катю, Зубов вскоре сообщил обманутой девушке, что им надлежит расстаться, и даже дал денег...
Ростовцев уже догадался, что случилось дальше.
— Нижний Новгород — город старозаветный-с. Порядки, доложу я вам, как у Островского в "Грозе". Или ровно то, что описал господин Горький в своих сочинениях... Деготь на воротах, грязные слова в спину...
Одним словом, обесчещенная девушка наложила на себя руки, а ее отец как раз вернулся из поездки к похоронам дочери... Узнав о случившемся, был разбит параличом...
Я помню, как пришел к нему в нашу земскую больницу — у него отнялись ноги, и он утратил речь, только молча плакал... Он просто лежал недвижно, а из глаз его все время катились большие слезы... Господин Ростовцев, я уже старик, и за свою жизнь видел вещи, страшней которых сыскать мудрено. Однако поверьте, тогда внезапно мое сердце сжалось от боли и у самого слезы на глаза навернулись. Уже выходя из больницы, я знал, как мне надлежит поступить.
Явился в офицерское собрание, благо мне, капитану гвардии и кавалеру четырех орденов, вход туда был открыт в любое время.
Этот... молодой человек как раз был там и в кругу приятелей рассуждал о случившемся, даже и с сочувствием рассуждал, мерзавец!
Мол, с чего бы бедняжке лишать себя жизни и ввергать в смертный грех? Мужичка должна бы гордиться, что граф снизошел до нее, тем более он заплатил ей сумму, какую давал лучшим питерским кокоткам...
И я высказал Зубову все, что думал. При всех и в таких выражениях, что он тут же вызвал меня. На это и был расчет.
Мы стали к барьеру следующим утром. За мной, как за вызванным, был первый выстрел, и я с пятнадцати шагов вогнал ему пулю в лоб, как тому турку...
— Я убил за свою жизнь не одного человека, — произнес казначей как бы в раздумье. — Сколько — лишь на Страшном суде узнаю. В деле при Шейново я лично стал к митральезе, когда шрапнелью скосило половину нумеров, а "шарманка" Пальмкранца давала триста выстрелов в минуту — турецкая цепь ложилась как жнивье под серпом... Но Господь свидетель, лишь только один раз я испытал удовольствие оттого, что лишаю жизни себе подобного.
— А потом? — зачем-то полушепотом вопросил Юрий.
— Потом... Я, само собой, был готов к тому, что закон обратит на меня внимание. Но, признаться, отчасти надеялся, что семья молодого развратника не даст делу законный ход, — чуть усмехнулся казначей. — Это же значило учинить публичный скандал и замарать имя графского дома Зубовых.
Глава семейства и не дал, а действовал через своего зятя -прокурора...
Прибыл в губернию чиновник по особым поручениям с сенатской ревизией, в земстве оказалась крупная недостача. У нас в каждой второй губернии недостача. Как водится, куда пропали деньги, не обнаружили. А затем две чернильных крысы из Казенной палаты один за другим дали на меня показания, что это я заставлял их подделывать счета и акты...
Я... поверье мне вначале даже стало смешно, я со своими тысячью черноземных десятин и сахарными заводами — польстился на жалкие земские гроши?!
Даже на суде не сразу поверил, услышав приговор: пять лет тюремного замка...
Выйдя из тюрьмы по случаю Манифеста, я даже не стал возвращаться к семье. Тем более мой брак прекратился, согласно законам империи Российской. Да еще время было смутное. У меня оставалось примерно двадцать тысяч моих собственных денег. Я из них взял восемь, решив сыграть напоследок. Поехал в Монте-Карло... Вы там не были, Юра?
— Когда ж мне было? — слетело с языка стряпчего.
— Если будет возможность, посетите обязательно! — лицо Жадовского осветили явно некие приятные воспоминания. — Это рай для понимающего толк в игре... В те края испытать удачу приезжают даже особы королевской крови... Вот там я и встретил сэра Джозефа Брюса Исмея, когда уже деньги подходили к концу... Он, увидев случайно мою фамилию в списке гостей на рауте, сам ко мне подошел и напомнил о батюшке...