— Думаешь, с чего это я тебя соблазнила? — промурлыкала она. — Морская романтика действует...
Журналистка заложила руки под голову.
— Ты и сам знаешь. Любое путешествие — это риск. Я люблю риск. А ты?
— Я имел его достаточно в юные годы и теперь все больше ценю спокойствие... — ответил он.
— Я тоже буду его ценить. В сорок лет, когда у меня будет толстый муж-клерк и трое детей, а я из журналистки стану домохозяйкой. И может, даже начну ходить по воскресеньям в церковь, как всякая добропорядочная домохозяйка... А пока... А пока... у тебя есть чем угостить даму?
— Коньяк...
— Годится и коньяк...
Юрий выбрался из-под одеяла, запоздало вспомнив, что облачен лишь в костюм Адама, и потянулся за полотенцем, как вдруг за его спиной раздался короткий вскрик.
Элизабет испуганно протягивала руку к его спине.
— В чем дело, дорогая? И только потом догадался, что шокировало его мимолетную возлюбленную.
— Джордж — у вас... у тебя... эти шрамы... — с каким-то растерянным испугом ткнула она наманикюренным ногтем ему под лопатку. — Великий Боже! Что это?! Это же... я видела такое у старых рабов!
— Да, Элизабет, — медленно произнес Юрий. — Это следы от плетей... Ими меня били в тюрьме, куда я попал, будучи еще юным и наивным, за то, что читал не те книги и говорил не те речи... Сейчас такие речи свободно говорят в нашей Думе, хотя это не важно. В тюрьме я все еще посмел считать себя человеком, и когда надзиратель решил ударить меня в морду... да, в морду, у арестантов же лиц нет — только морды. Я перехватил его руку.
— И за это тебя... как негра?.. — сдавленно произнесла она.
Он чуть кивнул головой. Рассказать ей в подробностях? Не надо, наверное. Скучно рассказывать. Да и помнит он плохо.
При порке, память удерживает только до двадцатого, край до двадцать пятого даже удара, а потом... Красный туман и остается только желание умереть...
— Мне дали девяносто девять плетей... — вымолвил он. — Почему не сто? Потому что по Тюремному уставу начальник тюрьмы собственной властью может назначать только до ста ударов: на сто и больше требуется уже разрешение от товарища министра внутренних дел... Извини Лиз, что огорчил тебя...
— Бедный... бедный мой, — порывисто приобняла его американка, выбравшись из-под одеяла.
Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. А затем несколько невпопад, но с искренним чувством добавила:
— Да, правильно говорил мистер Марк Твен про вашего царя: если для того, чтобы сбросить такое правительство, нужен динамит, то он за динамит.
Лиз вздохнула.
— Я... пойду. Мы же еще увидимся, ведь правда?
Он только кивнул...
***
Спустя минуту после того, как Элизабет покинула каюту, скрипнула дверь гардеробной.
— Она уже ушла? — зачем-то спросила госпожа Кнорринг, ничем не выдавая своих чувств.
— Да... Елена... простите... — выдавил он из себя. — Это было...
— Вам не за что извиняться, Юрий, — грустно улыбнулась девушка. — Вы мне ничем не обязаны, это я вам обязана вам и вашей доброте... Я же перед вами в неоплатном долгу за то, что вы для меня сделали. А эта... сударыня... для нее это, как я сама слышала, дорожное приключение. Она ведь даже не подозревала, что здесь есть свидетели...
"О Господи, она все слышала!"
Они молчали и смотрели друг другу в глаза. Любые слова были бы сейчас излишними. Вот эта недосказанность, точно стена из стекла, разделяла их, и было боязно первым нарушить это грустное молчание.
— Все равно чувствую себя виноватым, — сказал он зачем-то шепотом. — А ты... ты и в самом деле не сердишься?
Мягкая улыбка была ответом. Елена подошла, погладила его по волосам — как могла бы приласкать непутевого любимого брата старшая сестра.
***
Выйдя из каюты, Элизабет отошла шагов на десять и вдруг замерла. Внезапно навалилась усталость и странное разочарование.
И, прежде всего, из-за того, что в постели Джорджа до нее уже кто-то побывал.
Запах, слабый, но ощутимый — чужих духов на простынях, забытая подвязка в ванной и... еще он вел себя растерянно, будто чего-то стыдился. Похоже вели себя оба ее женатых любовника.
Лиз до скрипа стиснула зубы.
"Черт! Неужто я хуже той неизвестной шлюхи?!"
А главное — то давно уже неиспытанное ощущение обжигающего счастья.
"Что с тобой? Ты никак влюбилась, бэби?"
Элизабет считала себя дочерью своего времени. Хоть влюблялась во многих, но никогда не ощущала желания принадлежать мужчине, быть его рабой, его скво. И вот сейчас...
И дело не только в том, что ей было приятно быть с ним и ощущать его— бёдрами, животом и грудью и внутри...
С этим русским с затаенной печалью в глазах ей еще и хотелось говорить.
Да, с таким человеком она могла бы, наверное, проговорить всю ночь, пока не начнет заплетаться язык...
Ладно, тело получило то, что ему причиталось. А душа? Что душа? Она стерпит...
Глава 8.
Отобедав, чем Бог и камбуз "Tитаника" послал, Юрий продолжил свои наблюдения.
Настроение после всего, случившегося между ним и Лиз, было препаршивое. Меньше всего он сейчас хотел встречи с молодой американкой.
Надо же было так вляпаться! Он, конечно, не был монахом, но девица (хм) просто таки изнасиловала его, а он не сумел сдержать естество. И почти на глазах у Елены.
А как сдержать-то, ежели и впрямь хотелось попробовать, какова она, эта американская любовь. Лиз такая, такая... что при одном взгляде на нее возникает то самое "жгучее томление" и "тяжелое темное желание", о которых пишут все эти сочинители от Мопассана до новомодного порнографа Арцибашева с его скандальным "Саниным".
А с Еленой... С Еленой не то. Она совсем другая. Её одновременно хочется и защитить, и куда-то спрятаться от взгляда этих чистых глаз, кажется, проникающих в твою душу до донышка.
Внимание его привлек какой-то шум, доносившийся из салона первого класса.
Стряпчий подошел поближе и осторожно заглянул внутрь через стеклянные двери. Ага, знакомые все лица, включая и -о ,чёрт! -Элизабет. Какая-то лекция или еще что-то подобное.
Он уже хотел было потихоньку улизнуть, решив, что все равно не разживется здесь чем-либо полезным для его расследования, но тут, как на грех, девушка высмотрела Ростовцева и, просияв довольной улыбкой, поманила его рукой привстав. Делать нечего...
Осторожно приоткрыв дверь, чтобы не привлекать излишнего внимания, Ростовцев просочился в салон и пристроился на одном из мягких кресел, стоявших под кадкой с каким-то экзотическим растением, цветущим большими ярко-красными шарами. Цветы издавали довольно острый и не слишком приятный запах. И кому в голову взбрело поставить в салон, где отдыхают люди, этакое чудище?
— Что тут происходит ? — поинтересовался стряпчий .
— Пока ничего, — пожала плечами Лиза. — ... Уж слишком разговор закрученный. Правда, его английский безупречен.
— Может, лучше пойдем, подышим свежим воздухом?
— Им было обещано нечто интересное, — ответила Лиз, вперив взор в докладчика. — Задержимся ненадолго, если ты не против.
Юрий кивнул.
Центром внимания собравшихся на сей раз был мсье Монпелье. Взмахивая руками, он стоял у столика, на котором были разложены всевозможные диковинки. Из всего, что там имелось, внимание стряпчего привлекли кривой нож, а также некий темный каменный диск, оправленный в тусклую металлическую раму, испещренную непонятными значками. Кроме того, на столе пристроился блестящий черный шляпа-цилиндр, прикрытый такого же цвета плащом, придавленным щегольской тростью с тяжелым золотым набалдашником, сделанным в форме человеческого черепа.