— Hо тогда отчего мы стоим? — не унималась та.
— Может быть, у нас обломилась лопасть винта? — предположил молодой человек в спортивном пиджаке и ярком галстуке какого-то клуба. — Я слышал, так было на "Олимпике"...
— Думаю... — важно предположил шотландец, — что ледышка поцарапала краску и капитан не хочет плыть дальше, пока "Tитаник" заново не покрасят.
Все рассмеялись.
В салоне тем временем появились другие любопытные пассажиры. Кто-то был уже в халате и домашних тапочках, некоторые еще во фраках и вечерних платьях — среди них Ростовцев узнал и самого Джона Астора.
— Почему мы остановились? — спросил тот у проходившего мимо лакея.
— Не знаю, сэр, — ответил стюард, — думаю, что ничего серьезного.
— Ну, ладно, — сказал Астор, — пойду на палубу, посмотрю, что там происходит.
— О, мистер, — обратился он к Юрию, — вы же с палубы, вы ничего не заметили?
— Hичего! — бросил он в ответ. — Разве что... там холодно.
— Вы тоже не видели пресловутый айсберг?
— Айспъерк? — спросил какой-то итальянец.
Спросонья вертя головой, он вошел в салон.
— Мадонна, чьто есь айспъерк?! Ис чиего он стеиелян?
— Как в Риме, не знаю, а у нас обычно айсберги делаются изо льда, сеньор Франческо, — с усмешкой сообщил его сосед.
Миновав лестницу, ведущую на третью палубу, он оказался в зале, разделявшем люксы и помещения второго класса.
Низкорослый, полный, лысенький мужчина, с лицом задумчивого гробовщика , двигался в сторону люксов. Беспрестанно смеясь и рассказывая какие-то анекдоты, он вёл даму много моложе себя, придерживая ее под руку.
Девица глупо хихикала в ответ.
— Сколько можно портить нам отдых! -возмущался седой мужчина в пенсне. -Какие -то учения -что за идиотская мысль ! Доколе это будет продолжаться? Я буду жаловаться! Имейте ввиду — я дойду до правления "Уайт Стар"
Юрий смотрел на всё это, так и не в силах пока решить, что ему делать.
В ярко освещенных пассажирских коридорах слышались доносившиеся из кают приглушенные голоса, хлопанье дверей буфета, торопливый стук высоких дамских каблучков — обычные для пассажирского лайнера звуки. Суеты или тревоги никакой не было. Hе метались матросы со спасательными кругами, никто не носился, вопя: "Спасайся, кто может!", не ревел тифон...
Все казалось абсолютно нормальным или, вернее, почти все.
Наверное, ему надо всё же пойти к Жадовскому или к Лайтоллеру и доложить, что убийцы найдены. Или к капитану? А, может, сразу к Исмею? Лучше все же к капитану. Как только корабль даст ход...
Он распахнул дверь своей каюты А-204. И замер, чувствуя, как сжалось сердце.
Прямо ему в лицо смотрел обоими своими стволами знакомый уже дирринджер.
***
Пассажиры третьего класса тоже устроили праздник в честь скорого окончания плавания.
Людская толпа наполнила залы, каюты и коридоры смехом и шумом. Бренчали банджо и пищали губные гармошки, а молодая испанка чувственно терзала струны гитары, собрав вокруг себя толпу восхищенных парней.
Безрукавки мехом наружу, расшитые славянские рубахи, тирольские шляпы и яркие ленты. А рядом — черные фраки с цилиндрами, много раз чиненные и лоснящиеся от времени, переходившие от отца к сыну. Домотканые штаны и грубые башмаки, запах дешевых духов, пива, чеснока и лука. Итальянцы, босняки, португальцы, баски, трансильванцы, фламандцы, шведы; ирландцы — как же без ирландцев?
Все, кого судьба случайно свела здесь, отлично понимали друг друга и веселились вместе, несмотря на то, что часто не знали языка, на котором говорил сосед, и исповедовали разную веру. Ибо у них было нечто общее — почти все здешние пассажиры были бедные эмигранты, искавшие дорогу в новую жизнь, что должна была начаться всего через двенадцать часов.
Внезапно необычный жутковатый звук заставил всех насторожиться — нечто проскрежетало вдоль по правому борту.
И сразу же мертвенным дуновением по нижним палубам пронеслась тишина.
Hа полуслове умолкли песни и болтовня, лишь выдохнула гармошка в руках какого-то итальянца...
Длилось это где-то четверть минуты или чуть больше. Затем остановились машины.
Послышались удивленные вопросы.
— Что бы это могло быть?
— А удар был неслабый...
— И я почуял!
— Может, тебя кто стукнул по спинке, дорогая! — рыжий носатый еврей приобнял за шею бывшую явно навеселе молодящуюся дамочку, по виду — немку.
— Ой, да будет тебе, Гольбах, — расхохоталась та. — Это у тебя уже ноги заплетаются от пива...
— Нет, нет. Это правда. Я тоже почувствовал толчок. Снизу... — послышались голоса.
— Hе иначе, мы сели на мель, — предположил краснолицый широкоплечий крепыш в старой матросской робе. — Со мной такое было, когда рыбачил в этих водах...
— Возможно, в машинном чего-то взорвалось? — испуганно заозирался какой-то поляк, по виду портной или скорняк. Звали его Болеслав Tрембовский, он пережил девятьсот пятый год в Варшаве и с тех пор весьма боялся взрывов и стрельбы.
— Да нет, это снаружи, словно кошка когтями шкреготнула.
— Братцы, я знаю! Это не кошка, это был морской черт!
Фраза принадлежала актеру-голландцу и сказано это было с таким выражением, что у многих перед глазами возникла картинка: распластавшийся в черной воде зеленый чертяка -большой, не сильно короче лайнера, провел огромным кривым когтем по стали обшивки, как бы примеряясь...
— Бросьте шутить! — нервно бросил кто-то.
Но шли минуты, а ничего не происходило.
— Музыка! Играйте же! Жарьте во всю! — закричали со всех сторон и восторженно зааплодировали.
— Сбацай нам джигу, Пэдди! — захлопали пассажиры по плечам волынщика — такого же рыжего и молодого как они.
И вскоре закружились и запрыгали, встав в круг. Снова начались пляски и веселье.
— Shall we dance? — обратился к юной белокурой высокой девушке француз в аккуратном, хотя и сильно поношенном фраке, лишь немного ее старше и на полголовы ниже.
— Цо то пан мувит? — смущенно улыбнулась девушка, однако приглашение приняла.
Внезапно торжество опять нарушилось.
— А! Крыса! Крыса! — закричала молоденькая ирландка.
— Крыса! Мать ее! — загалдели гости. — Rat! Diabla topo! Аl naibii de ?obolan!
И верно, в самый разгар праздника невесть откуда появилась здоровенная крыса, перебегавшая из одного угла столовой в другой. Отчего-то мокрая и взъерошенная, она словно искала убежища от неведомой опасности.
— Эк шныряет! — пошутил кто-то. — Как будто за ней гонится сотня голодных кошек!
Несколько минут парни гоняли грызуна, а девушки визжали от испуга (больше, пожалуй, наигранного), пока серая тварь не скрылась в какой-то щели, и вечеринка возобновилась. Смех и звуки волынок и губных гармошек, блеск глаз хорошеньких ирландских девушек, возгласы молодых итальянцев — люди радовались и веселились, ведь это так славно и весело — ехать в Америку на таком прекрасном пароходе за новой прекрасной жизнью...
Однако веселились не все. В десятках каютах, тускло освещенных маленькими ночниками, под грубошерстными одеялами храпели пассажиры.
Кто-то разговаривал и ругался во сне, где-то скрипели койки в такт движению нетерпеливых влюбленных. Заплакал младенец, молодая мать, успокаивая его, принялась что-то напевать на восточном гортанном наречии.
И вот в одной из кают пассажирка — датчанка средних лет услышала странный шипящий звук, раздававшийся из уборной.
— Аксель! Ты спишь?
— Почти, Дагмар... — недовольно пробурчал супруг, натягивая одеяло.
— Tы это слышишь?
— Слышу! — раздражение стало откровенным. — Hа этом английском корыте не в порядке канализация, только и всего!
— Tы точно уверен?