— Спасите меня! Спасите! — кричал молодой джентльмен, протягивая руки к окружающим.
— Сейчас только господь Бог может нас спасти, — ответил ему пробегавший мимо матрос.
Плакали дети и взрослые мужчины, молились женщины, жалобно подвывали собаки, которых так никто и не удосужился выпустить из клеток...
Он увидел супругов Штраус. Те сидели бок о бок в шезлонгах, держась за руки. Они хотели умереть вместе, как и жили. Испуганная маленькая девочка всхлипывала, звала маму. Мальчики, которым не хватило места на шлюпках, храбрились и даже улыбались. Они уже взрослые и им не годиться плакать.
Юрий вдруг вспомнил эпизод из виденного накануне отъезда из Санкт-Петербурга "синема". Картина всемирного потопа, где точно так же на последних клочках суши толпятся обезумевшие люди, спасаясь от бурных волн...
Заметив стоявшего у надстройки Михаила Михайловича, задумчиво курившего трубку.Ростовцев подошел к нему.
— Юрий... — грустно улыбнулся Жадовский, поднимая на него глаза.
Он затянулся "кэпстэном".
— Знаете, о чем я сейчас подумал? Выходит так, что всю мою жизнь я шел к этой ночи. И когда был юнкером. И когда дрался с турками у Баязета и Пловдива. И когда выручил Михея Шутова. И когда сидел в камере Казанского тюремного замка. И когда решил напоследок посетить Монте-Карло. Шаг за шагом — все к этому часу. И может быть, я и родился, чтобы так умереть? Ведь господин Уайльд нашел таки мне место в шлюпке, а я уступил его одной молодой француженке. Может, чтоб ее спасти я и жил? И еще...
Сухо ударил выстрел у них за спиной. На палубе навзничь лежал знакомый Юрию молоденький офицер, в последнем судорожном движении сжав зубами дуло вставленного в рот револьвера.
— Бедолага Моуди! — покачал Жадовский головой.
Он переступил с ноги на ногу и случайно задел саквояж. Тот опрокинулся, и из кожаного нутра на палубу вывалилось ярко сверкнувшее в электрическом свете содержимое.
Золотые кольца, броши, ожерелья, запонки и карманные часы; браслет, украшенный чеканкой с именем хозяйки — "Эмма".
— Когда корабль начал тонуть, — пояснил Жадовский, — наш старший казначей, господин Мак-Элрой предпочел ждать команды. А потом вообще решил напиться по случаю... И я, так сказать, на свой страх и риск забрал из подотчетного вашему покорному слуге сейфа золото и сложил в этот саквояж. Думал отправить саквояж с последней шлюпкой, но не успел. Забавно, кое-кто из богатых пассажиров специально путешествовал вторым классом, чтобы не привлекать к себе внимание... — покачал он головой.
Жадовский, присев на корточки, принялся собирать драгоценности и аккуратно укладывать их обратно в саквояж.
Юрий, ощутив, как сжалось сердце, отошел в сторону. И тут же почти столкнулся с изрядно пьяным типом в поварском колпаке. Тот старательно выбрасывал шезлонги за борт.
— Видали?! — бросил он Юрию, дыша перегаром. — Я вот людям помогаю, ик! чтоб было за что держаться в воде. А сам вот, — он достал из кармана фартука бутылку джина и осушил ее в два приема. — А я вот выпью и согреюсь, вода-то холодная! — он расхохотался.
— И-извини, бра-ат, — изрек он, глядя на Ростовцева, как на старого знакомого. — Больше нет, а так бы дал допить Я хочу побыстрее напиться, но не помогает. Я ни черта не пьянею! От этого только обидней, это ж, видать, моя последняя бутылка в жизни. Hу, согревшись малость, можно и поплавать.
Затем, пошатываясь, подошел к борту и сиганул вниз.
Юрий, пожав плечами, принялся разглядывать окружающее.
Нос "Титаника" уже погрузился. Огни еще горели ниже ватерлинии, и от этого бьющие о борт волны светились каким-то неестественным, призрачным светом.
— Юрий Викторович? — послышалась сзади русская речь.
Герман Иванович Регастик стоял, засунув руки в карманы. Hа лице его были написаны злая досада и глубокое презрение.
— Если вам все же будет суждено написать вашу книгу, напишите, что капитан Смит просто старый осел, а его офицеры — сборище тупиц! Да-да, так и напишите, они уконтрапупили лучший в мире лайнер! Согласитесь, это надо уметь! — он зло хохотнул. — И как англичанам удалось стать владыками морей? — было видно, что Регастик торопится выговориться. — Я пытался добраться до кого-то из них, просил провести к капитану, да где там?! Черт возьми, я бы спас этот корабль! Уж до подхода "Карпатии" мы бы дотянули!
Что за "Карпатия" и при чем тут она, Юрий не особо понял, должно быть ревельский инженер знал больше него.
— И что бы вы сделали? — поневоле заинтересовался стряпчий.
— Для начала наш "Титаник" можно было облегчить! Как поступали в старину, чтобы облегчить корабль? Сбрасывали за борт пушки, рубили мачты... Это все знают! А только якоря "Титаника" вместе с цепями весят пятнадцать тысяч пудов с гаком! Во всяком случае, выкинув их в море, уже продлили бы жизнь парохода, по крайней мере, на час-другой. Ну почему никому из этих... "морских волков" и в голову не пришло расклепать цепь и выбросить якоря?
А уголь? Тысяча мужчин уж как-нибудь вытащили бы по три-четыре пуда каждый — за час еще тонн двести-триста. Можно было бы выровнять дифферент на нос, чтобы палуба "Е" не погрузилась в воду. Это предотвратило бы переливание воды по этой палубе по кораблю... Достаточно было затопить один-два кормовых отсека. Можно было, в конце концов, высадить людей на айсберг, используя шлюпки... Можно было сколотить и связать за прошедшие два часа плоты — хоть из мебели, хоть из ящиков, как-то бы продержались. Я пытался, я говорил этому ихнему старшему, сэру Генри... И Мэрдоку говорил. Даже слушать никто не стал! Это не моряки, а.... куроцапы какие-то! — в сердцах бросил он.
— Сейчас вот я был в салоне, — сменил он тему. Общество там собралось весьма изысканное. Арчибальд Батт, Миллет, Кларенс Мур и Бен Гугенхейм... И что вы думаете они делают? Ха! Они сели за ломберный стол, и режутся в карты словно на светском рауте! Один из них проигрался и попросил взаймы у Астора. И тот дал ему сто долларов — с условием вернуть сразу по возвращении на берег! Ха! Безумие какое-то! Просто безумие!
Махнув рукой, Регастик зашагал прочь.
С корабля уже начинали прыгать люди. Шлюпочная палуба была всего в десяти футах над водой, и некоторые благополучно добрались до спасательных шлюпок.
Мужчины, женщины, дети, старики и молодежь, католики и протестанты — все покорно готовились принять смерть. Десятки людей стояли на коленях на все более кренящейся палубе.
А над воплями и рыданиями звенел глухой глубокий голос.
— ...И я видел новые небеса и землю обетованную, — вещал человек в пасторском облачении. — Небеса и земля исчезли, и моря не было больше... Все источники великой бездны... и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей... Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, — цитировал пастор священное писание. — Я также видел Новый Иерусалим, священный город, спускающийся с небес, от Бога, прекрасный, как невеста, ожидающая встречи с женихом. Я слышал громкий глас, раздающийся с престола, — так Господь живет среди людей. Он будет пребывать с ними, и они будут его... Он утрет каждую слезу на их глазах. И там не будет больше смерти или горя, плача или боли, когда этот мир исчезнет.
И не один пастор старался нести последнее утешение отчаявшимся.
— Hыне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, — донеслось до слуха Юрия.
Невысокий человечек с косматой бородкой и в затрапезном пиджаке читал канон отпущения грехов перед небольшой толпой истово крестящихся бедно одетых людей. Стоящий впереди них дюжий болгарин в феске рыдал, заливаясь слезами. Грубые корявые пальцы землепашца с трудом складывались в крестное знамение...
Кто был этот батюшка — старовер, поп-расстрига, решивший поискать за океаном лучшей доли, а может какой-то сектант? Tеперь уже все равно...