– …нашего дорогого гостя, брата и сына нашего Игоря Святославовича. Не удержав порыва храброго своего сердца, захотел он напоить коней своей дружины из Дона, а сам поискать града Тмуторокани на самом конце земли Половецкой. Сердит был я на Игоря, когда он своей неразумной храбростью открыл ворота поганым на Русскую землю, жаль мне его было, как сына, когда оказался он в плену, счастлив я теперь, когда Бог простил сего храбреца и грешника и помог ему бежать из горького плена, из рук детей бесовых! И теперь…
– Великий княже, отец и брат мой, дозволь слово молвить!
Вместе с князьями повернул и Хотен голову, отыскивая невежу, прервавшего речь Святослава Всеволодовича, и увидел, как, опираясь обеими руками на стол, поднимается на ноги Владимир Глебович. Злоба исказила бледное, в болезни исхудавшее лицо переяславльского князя. Он и первую, обдуманно вежливую свою просьбу, не сдержав сердца, выкрикнул, а потом закусил удила и просто уже провизжал:
– Братие, да что же тут деется? Я на свое здоровье не посмотрел, приехал сюда, чая оказаться на суде нашем над Игорем, а тут ему хвалу воздают! Дружины северские загубил, все князьки, что с ним были, томятся в плену, мои города на Суле сожжены, не говоря уже об его Посемьи! Мы должны лишить его удела – и это еще слабое наказания для преступника, посрамившего наш славный род Рюриковичей!
Князья, ворча, начали подниматься со скамей. Толстый Ярослав Черниговский, потрясая кубком, заявил:
– Не ты, Глебович, Игорю удел давал, не тебе и отнимать! Мы, Ольговичи, с Северщиной сами как-нибудь разберемся.
Незнакомый Хотену высокий князь с добрым, красным от уже выпитого лицом развел руки, будто хотел заключить всех присутствующих в объятья:
– Братие и други! Да успокойтесь же! Надо же и снизойти к слабости родича! Да где такое видано, чтобы чуток князь провинился – и тут же судить?
Ярослав Всеволодович всё не мог успокоиться:
– Да ты, Глебович, не в поруб ли желаешь Игоря посадить? В тот самый на епископском дворе, где погибал святой родич наш с Игорем, великий князь Игорь Ольгович?
Теперь ропот усилился, и уже все князья поднялись со своих мест. Хотен, почувствовав себя неловко, тоже встал, как, впрочем, и присутствующие на съезде тысяцкие. Порядок удалось навести великому князю Рюрику Ростиславовичу. Убедив всех снова усесться и замолчать, он произнес речь. Сказал, что брат его Давид прав, призывая не судить слабости своих родичей («Значит, краснолицый – это Давид Смоленский, – сообразил Хотен, – а у него в этот истории у самого рыльце в пушку»), и суда над Игорем, они, великие князья, не позволят. Тут великий князь Святослав желчно заявил, что отобрать у Игоря новгород-северское княжение может только Ярослав Черниговский (Ярослав на сии слова важно кивнул и одарил племянника своего Игоря ободряющей улыбкой), а у них, у великих князей киевских, если и пожелали бы они, на такое деяние власти не достанет. Да и зачем, спрашивается, наказывать Игоря? Русь слабеет с каждым годом, и ей сейчас не князь-преступник нужен, чтобы соседние страны её позор обсуждали, а князь-хоробр и страдалец, убежавший из половецкого плена…
Тогда Владимир Глебович со стоном перевалился через скамью, поднялся с помощью подскочившего к нему пучеглазого боярина на ноги и поковылял к дверям. У дверей обернулся к родичам и принялся, словно из последних сил, выкрикивать:
– Поесть и выпить… и дома сумею… я на таковый ваш съезд… Только попробуйте не поставить меня… весною… в передовой полк…
Ворвался из гридницы в палату крик и гам – и тут же снова стих.
Рюрик Ростиславович наклонил голову, развел руками и сказал:
– Худо-бедно наш съезд завершился, братие и сыны. А теперь повеселимся, наконец, позабыв о заботах… Гей, скоморохи!
Уже прокатились колесами по палате, явившись будто бы из-под земли, три бескостных мужичка в уморительно смешном платье, уже грянули из темного угла гудки, бубны и сопели, когда подскочил со скамьи Севка-князёк и бросился в начало стола, принялся размахивать руками перед великими князьями. Великий князь Рюрик переглянулся с соправителем, ухмыльнулся и хлопнул в ладоши:
– Эй, веселые, повремените-ка! Брат мой Всеволод пожелал вашу славу перенять, сложил он песню про поход Игоря Святославовича.
Князья зашумели, скорее недовольно, чем радостно. Явилась скамейка, а на ней гусли. Севка-князёк уселся, взял гусли на колени и пробежал пальцами по струнам. Откашлялся и повторил тот же наигрыш. Наконец, запел: