Из беседы бродяг Семена Гудка и Спирьки Непомнящего.
Москва, подвал особняка графа Мусина-Пушкина в Басманной части, на Разгуляе, 8 октября 1812 года
Пито было с утра, как в лучших домах Лондона, вот только кислое графское вино голодные желудки бродяг еле уже принимали, однако лучшего питья сегодня не нашлось. Семен и Спирька устроились на каменном полу подвала сразу возле лестницы, развели огонь на оставленном французскими солдатами пыльном кострище. Пили прямо из бутылок, не боясь пораниться об отбитые горлышки. Слева темнел вход в винный погреб, который лягушатники, как ни старались, так и не смогли до конца опустошить, там поблескивала куча зеленого бутылочного стекла. Справа такой же сводчатый проход был наскоро заложен кирпичом, а в нем выбита большая овальная дыра. Из дыры воняло, как из общественного нужника на Хитровке.
– Что рожу-то кривишь, Спирька? – захохотал Гудок. – Али воображал, что французское дерьмо не смердит?
– Я вот соображаю за нас двоих, и за тебя, дурака, тоже – да точно ли фармазоны совсем ушли? А ежели возвернутся, придется нам тут солоно.
– Ушли, ушли, чего им тут теперь… А наши служивые сразу не войдут, побоятся. Вся Москва твоя, друг ты мой Спирька! Пей, гуляй!
– Много нас тут, таких хозяев, – скривился Гудок. – Вернется крикун Ростопчин, начнет опять свои дурацкие порядки наводить. Да когда еще то будет… В огонь бы чего подбросить.
– Русские порядки завернут татю лопатки, – некстати припомнил Спирька, обругал главнокомандующего Москвы графа Ростопчина матерно и засмеялся, будто что смешное сказал. – А требуется тебе дровец, так и полезай за ними в дыру.
Ночью они крепко замерзли. Что ж удивительного? Октябрь выдался холодным, а ночевали на воздухе, тут же наверху, в сожженных и обвалившихся палатах. Забились в каморку под каменной парадной лестницей, где и продрожали всю ночь. Спустившись утром в подвал, они нашли, наконец, из чего развести огонь. Топливо тут имелось, надо было только разобраться, чья очередь за ним идти. Они долго спорили, косясь на потухающий уже костерок, прикончили между делом по второй бутылке. Наконец, Гудок выставил под нос товарищу босые, от грязи черные ноги:
– Ты в сапогах, ты и иди – а я еще ноги в ночном золоте испачкаю.
Спирька окинул гордым взглядом свои лаковые, со шпорами гусарские сапожки, почесал в затылке и важно кивнул. Вытащил из-под задницы бумажный свиток с большой печатью красного сургуча, сосредоточенно сунул край свитка в костер, подождал, пока разгорится, поднялся на ноги и, держа это подобие факела перед собою, пролез в дыру. Некоторое время только и слышны были шорохи, да как Спирька матерится.
Наконец, бродяга появился в дыре. Под мышками тащил с одной стороны, стопу исписанной бумаги, обвязанную розовой ленточкой, с другой – большую темную книгу.
Первым делом присыпали еле тлеющий костер бумажками. Сразу же в подвале потеплело и посветлело, а любопытный Гудок потянул к себе громоздкую книжищу.
– Ты смотри, там чего-то написано. На наклейке!
– Ты, Гудок, грамотный, ты и читай! – буркнул Спирька, недовольный тем, что товарищ не похвалил его, добытчика.
– «Нумер 323», а тут «Хро-но-граф». Что такое?
– Вишь, как много тут было книжек припрятано, а почти не осталось. Одни бумажки исписанные. А эта книга знатно нас согреет – она в деревянные доски заделана. В сухие!
– Слушай, друг, давай отложим её, а там спустим хотя бы целовальнику…
– Одурел, что ли, с голодухи? Кому нужны старые книги, когда Москва-матушка вся дымом ушла?
СЛОВАРИК
Бармица – железная сетка, крепилась сзади к шлему, защищала шею.
Батыр – сильный, храбрый воин, подобный эпическому герою, былинному богатырю (позднейшее заимствование из монгольского языка) в языке тюрков древнекиевских времен, в древнерусском языке это понятие выражалось словом «хоробр».
Берендеи – тюркское племя кочевников, осевшее под Киевом и служившее у великих князей.
Волоковое окно – окошко, через которое выпускался печной дым. Дымоходы и печные трубы появились на Руси только через несколько столетий.
Волхв – древнерусский языческий жрец.
Госпожин день – праздник Успения Богородицы.