И бесполезно объяснять, что так ведь все князья живут, кроме разве изгоев вроде Севки-князька и бегунов вроде её братца Владимира, что таков обычай княжеский: если не воюет князь, не судит подданных, не решает важные дела государственные на княжеский съездах, то отдыхает он, веселится – когда на охоте с добрыми соколами и кречетами, когда с дружиной над медами стоялыми, когда с наложницей чернобровой. А что в рай не попадет из-за таких пустяков – то не ей, бабе, об этом судить, на то есть духовник, отец Мисаил, это его забота, чтобы он, князь, на том свете («Господи помилуй!») оказался там, где князю положено. Ведь это только так, для народного множества, говорится, что в жизни иной может оказаться князь (прости меня, Господи!) рядом с каким-нибудь своим холопом.
Ведь на небе не может быть иначе устроено, нежели на земле. Взять хотя бы его родственников, святых князей. Ну, со святыми Борисом и Глебом история давняя, там и чудеса Господние явлены были (тут князь Игорь Святославович перекрестился), а вот прямого предка его князя Владимира Красное Солнышко русские князья до сих пор не могут объявить святым, хотя сколько гривен на это уже потрачено! Единственное общерусское начинание, относительно которого все князья единодушны, и сам он, Игорь, не пожалел отцовского и своего серебра, когда нынешний митрополит Никифор, грек пронырливый, зато, вроде, деловой, пообещал уладить, наконец, дело о причислении к лику святых великого князя Владимира Святославовича, для русских давно уже равноапостольного святого. Говаривал грек, что в Царьграде у него-де общие с патриархом дружки. Дай-то Бог!
Ну, а ему, Игорю Святославовичу, рано думать о царствии небесном, ведь только тридцать семь ему стукнуло, жить ему еще и править, судить и воевать, с соколами тешиться да баб любить. Конечно же, князь может в битве голову сложить, погибнуть от несчастья на охоте или от внезапной болезни, да только он, Игорь, в отца своего незабвенного пошел, тучен выдался, а следственно, здоров и крепок. Хотя за зиму и он прикопил, следует признаться, лишнего жирка. Вон жалуются бояре, что кони в конюшнях застоялись, сильно, мол, перекормлены – как бы не загнать, да и под ним самим любимый его Игрун такое брюхо наел, что у хозяина сейчас ноги растопыркой, будто на бочке верхом…. Ничего, друг мой Игрун, в походе порастрясемся! Тоже мне беда – кони растолстели! Значит, дольше хватит прихваченного с собою овса.
Впрочем, овса прихватили с собою в самый раз, равно как и съестных припасов, не говоря уже о запасах стрел и сулиц, древков для копий, коней поводных и сумных. Князь Игорь Святославович не в первый раз сегодня подумал о том, что этот поход наилучшим образом устроен и продуман из всех, в которых ему довелось участвовать. Правильное это и замысловатое устроение не его, конечно, заслуга, а тысяцкого, старого Рагуила Добрынича – однако, кто как ни он сам, пригласил этого немощного, но мудрого старца в свою дружину? Всё рассчитано и всё послами да гонцами согласовано – и когда сыну Владимиру ждать его под Путивлем с путивльской дружиной, и когда брату Всеволоду из Трубчевска выступать, племяннику Святославу Ольговичу из Рыльска, а боярину Ольстину Олексичу с ковуями из Чернигова, и где, в каком урочище на реке Оскол, и в какой день им соединиться, чтобы с ходу продолжить уже совместный поход в Половецкую степь. Да еще и так сумел Рагуил подгадать, что сами они из Новгородка выступили как раз сегодня, на день именин его, Игоря, а крещеным именем Георгия, месяца цветня 23 числа, а по церковному априлия.
Вот и повод сделать еще пару глотков! Ведь не за пиршественным столом проводит он свои именины, а в кованном боевом седле. Игорь Святославович придержал Игруна и оказался стремя в стремя с Рагуилом. Тысяцкий, не торопясь, поднял на него выцветшие глаза:
– Слушаю, княже.
– Поведи полк ты, Рагуиле. А я отдохну немного.
– Конечно! До Путивля дорога безопасна.
Тысяцкий усмехнулся в седую бороду, тронул поводьями своего смирного половецкого конька, чтобы поехать теперь рядом со знаменосцем, под Игоревым стягом. А князь нащупал на поясе и отстегнул флягу иноземной работы. Открутил крышечку, повисшую на цепочке, и приложился к горлышку. Добрый старый мед привычно ожег и взбодрил князя, он отдышался и перед тем, как снова приложиться, любовно осмотрел флягу. Серебряная, несла она на себе выпуклое изображение красотки, двумя руками удерживающей горлышко. С неясной улыбкой оборачивалась девица к зрителю, и князь привычно погладил большим пальцем по её крутой попке. Славный немецкий мастер отливал флягу, ни разу не пожалел Игорь о кунах, выложенных за неё заезжему купцу. Да, есть же хитрецы на свете! Другой такой хитрец, этот не немец, говорят, а грек цареградский, устроил в киевском Большом тереме для великого князя Святослава Всеволодовича птицу Сирин в рост человека и почти как живую: силою стальных пружин и кузнечных самодвижных мехов поднимается та птица Сирин на лапы, крылья расправляет, ими машет и поет сладко. Может быть, не так уж и сладко та неживая птица Сирин поет, скорее квакает, однако мудрость мастера, принудившего её пружины вступать в действие в определенном порядке, поразила Игоря Святославовича, когда заставил он приставленного к игрушке холопа объяснить её устройство.