II
Нам очень посчастливилось: мы попали на винтовой пароход, который шел с севера и был зафрахтован до одной бухточки или речонки на пути к Луизиане; таким образом, мы могли спуститься по всей Верхней Миссиссипи, и потом по всей Нижней, до самой фермы в Арканзасе, не пересаживаясь на другой пароход в Сен-Льюисе; это составляло, прямым путем, без малого тысячу миль.
Довольно пустынное было это судно: пассажиров было немного и все старики; они сидели все в одиночку, вдалеке друг от друга, подремывали, не шевелились. Мы ехали четыре дня, прежде чем выбрались с верховьев реки, потому что часто садились на мель; но это не было скучно… не могло быть скучно, разумеется, только для таких мальчиков-путешественников, какими были мы.
С самого начала мы с Томом догадались, что в другой каюте, рядом с нею, был больной: прислуга носила кушанья туда этому пассажиру. Наконец, мы спросили… то есть Том спросил… кто это был там? Слуга ответил, что какой-то мужчина, но что он не казался больным.
— Однако, все же мог быть болен действительно?
— Не знаю, может быть… только кажется мне, что он напускает на себя хворь.
— Почему вы так думаете?
— Да потому, что при нездоровьи он бы разделся же когда-нибудь, не так ли? А между тем этого не бывает. По крайней мере, сапог-то своих он никогда не снимает.
— Вот штука-то! Неужели даже когда спать ложится?
— Я вам говорю.
Тома сластями не корми, дай только тайну. Положите передо мною и им пряник и тайну, и вам нечего будет говорить: выбирайте! Выбор сам собой сделается. Я, само собой, ухвачусь за пряник, это у меня в природе, а он, это тоже у него в природе, накинется на тайну. У людей наклонности разные. Оно и лучше.
— А как зовут пассажира? — спросил Том у слуги.
— Филипс.
— Где он сел на пароход?
— Кажется, в Александрии, там, где примыкают рейсы из Иовы.
— Из-за чего ему притворяться, как вы думаете?
— А кто его знает… Я и не старался угадывать.
Я подумал про себя: этот тоже предпочел бы взять пряник.
— Вы не приметили за ним ничего особенного?.. В его разговоре или в обращении?
— Ничего… разве то, что он какой-то запуганный, держит свою дверь на замке день и ночь, а когда к нему постучишься, то он не впустит, прежде чем не посмотрит в щель, кто идет.
— Это любопытно, однако! Хотелось бы мне взглянуть на него. А что, если вы распахнете дверь совсем настежь, когда войдете к нему в следующий раз, и я…
— Нет, невозможно! Он всегда стоит сам вплоть за дверью и не допустит никак…
Том призадумался, но сказал:
— Так вот что, одолжите мне ваш передник и позвольте принести ему завтрак по утру. А я вам за то четверть доллара дам.
Слуга был рад-радехонек, только с условием: как бы не прогневался эконом. Том ответил, что он берет на себя уладить дело с экономом, и уладил действительно. Нам обоим было дозволено надеть передники и подавать кушать.
Том мало спал, его так и подмывало узнать поскорее тайну этого Филипса; вместе с тем, он не переставал делать разные предположения, что было совершенно излишне, по моему! Если вам предстоит узнать суть чего-нибудь, то на что же ломать себе голову догадками и, так сказать, тратить заряды попусту? Я старался спать, говоря себе, что не дам и порошинки за то, чтобы узнать, кто такой этот Филипс.
Утром, мы напялили свои фартуки, взяли по подносу с закускою и Том постучался к пассажиру. Тот чуть-чуть приотворил дверь, выглянул в эту щелочку, потом впустил нас и запер ее поспешно за нами. Но, прах побери, лишь только мы взглянули на него, так едва не выронили и подносы из рук, а Том проговорил:
— Как, Юпитер Денлап! Откуда это вас несет?
Пассажир был ошеломлен, разумеется; сначала он как будто не знал, испугаться ему или обрадоваться, но, наконец, порешил на последнее, и щеки у него опять зарумянились, а то совсем побелели. Он принялся за еду, разговаривая с нами в то же время.
— Но я не Юпитер Денлап, — сказал он — Я скажу вам, кто я, если вы пообещаетесь мне молчать. Я и не Филипс.
— На счет того, чтобы молчать, мы слово даем, но если вы не Юпитер Денлап, то вам нечего и объяснять, кто вы такой, — сказал Том.
— Почему же?
— А потому, что если вы не Юпитер, то другой близнец, Джэк. Вы вылитый портрет Юпитера.
— Ну, что же, я Джэк. Но послушайте, почему вы знаете нас, Денлапов?
Том рассказал ему все о наших приключениях у дяди Силаса в прошлое лето, и когда Джэк увидал, что мы знаем решительно все об его родне, да и о нем самом, он вовсе перестал таиться и заговорил с нами вполне по душе, не прибегая ни к каким уверткам на счет своих собственных дел; говорил, что доля его была тяжела прежде, тяжела она и теперь, да и останется тяжелою до конца его дней. Он вел опасную жизнь и…