Воцарилась мертвая тишина. Кнут встал на ноги и, не говоря ни слова, бросился на Торбьорна. Торбьорн отразил его нападение, и бой начался. Каждый хотел нанести своему противнику сокрушительный удар, но оба они были искусными бойцами и держали друг друга на расстоянии. Однако Торбьорн наносил удары чаше, и, по мнению многих, его удары были тяжелее.
— Наконец-то Кнут нарвался на человека посильнее, его! — сказал мальчик, который увел лошадь Торбьорна. — А ну шире круг!
Женщины разбежались, только одна из них осталась стоять на верхних ступеньках лестницы, чтобы лучше видеть схватку: это была новобрачная. Торбьорн взглянул на нее и остановился на мгновение; вдруг он увидел в руке у Кнута нож. Он вспомнил, что она говорила о Кнуте, и ловко ударил его по кисти. Нож упал на землю, а рука Кнута бессильно повисла вдоль тела.
— Ох, как ты сильно бьешь! — сказал Кнут.
— Ты думаешь? — спросил Торбьорн и бросился на своего врага. Кнуту было трудно защищаться одной рукой; Торбьорн поднял его, пронес немного, но свалить его на землю было не так-то просто. Наконец Торбьорн повалил его. Несколько раз Торбьорн бросал его на землю, и любой другой давно сдался бы, но у Кнута была крепкая спина. Тогда Торбьорн снова схватил его к понес; толпа перед ним расступилась, а Торбьорн обошел весь двор, остановился у крыльца, поднял Кнута над головой и с такой силой ударил о каменную площадку, что колени его подогнулись, а в груди у Кнута словно что-то лопнуло. Некоторое время он лежал не шевелясь, потом издал глухой стон и закрыл глаза. Торбьорн выпрямился и посмотрел наверх. Взгляд его упал на новобрачную, которая все еще стояла неподвижно, глядя на Кнута.
— Положи ему что-нибудь под голову, — только и сказала, она, потом повернулась и вошла в дом.
Мимо проходили две-старухи; одна из них сказала:
— Господи, опять здесь кто-то лежит, кто же это еще?
— Кнут Нордхауг, — ответил ей какой-то мужчина.
— Авось теперь драк будет поменьше, — заметила другая старуха. — Пора бы им наконец взяться за ум и найти другое применение своим силам.
— Твоя правда, Ранди, — сказала первая старуха. — Дай им бог сделать что-нибудь хорошее, а не увечить друг друга.
Эти слова глубоко поразили Торбьорна. Он стоял как вкопанный и молча смотрел на людей, склонившихся над Кнутом. Многие обращались к нему, но Торбьорн не отвечал. Он отвернулся от них и стал думать о случившемся. Он вспомнил о Сюннёве, и мучительный, стыд охватил его. Как он сможет объяснить сегодняшнюю драку? Никак, и тогда он понял, что покончить с прошлой жизнью не так уж просто. Вдруг он услышал за собой чей-то возглас:
— Берегись, Торбьорн!
Но не успел он повернуться, как почувствовал, что кто-то схватил его за плечи пригнул назад к земле, и острая боль пронзила все его тело; он даже не мог сказать, где ему было больно. Он слышал чьи-то голоса вокруг себя, потом эти голоса унеслись куда-то вдаль, временами ему казалось, что его тоже уносят, но куда… он не знал.
Проходили часы, Торбьорна бросало то в жар, то в холод, и вдруг он ощутил необыкновенную легкость во всем теле. Ему казалось, что он куда-то летит, летит… ах да, он все понял. Он несется над кронами деревьев, перепархивает с одной горной вершины на другую, и так до самого Гранлиена, а потом все дальше, все выше к горному пастбищу, а оттуда на вершину самой высокой горы. Над ним склоняется Сюннёве и горько плачет, упрекая его за то, что он не сказал ей о своей любви раньше; разве он не видел, что Кнут Нордхауг стоит у него поперек дороги, стоит и всегда стоял и вот теперь ей пришлось выйти за Кнута замуж.
Сюннёве нежно гладит его, и там, где касаются ее руки, Торбьорн ощущает тепло, а Сюннёве все плачет, плачет, так плачет, что рубашка Торбьорна уже совершенно мокра от ее слез.
Недалеко от него, на большом остром камне, сидит Аслак и зажигает деревья; деревья горят, потрескивая, а ветки так и падают вокруг него. Аслак громко хохочет и говорит:
— Это не я поджигаю, это моя мать!
Тут же стоит Семунд, отец Торбьорна, и подбрасывает к самым облакам огромные мешки с зерном, зерно сыплется во все стороны, образуя темную туманную завесу, и Торбьорн недоумевает, как это зерно разлетается по всему небу. А когда он снова смотрит на отца, тот вдруг становится совсем маленьким, таким маленьким, что его совсем не видно над землей, но он подбрасывает мешки все выше и выше и все приговаривает:
— Гляди на меня и делай то же самое!..
Вдалеке виднеется церковь: шпиль ее окутан облаками, а на колокольне стоит светловолосая хозяйка Сульбаккена: она размахивает красно-желтым платочком и молитвенником и кричит ему: «Чтоб ноги твоей здесь не было, пока не перестанешь драться и браниться». Торбьорн смотрит пристальнее и видит, что это вовсе не церковь, а Сульбаккен и солнце сверкает в сотнях оконных стекол таким нестерпимым блеском, что у него начинает рябить в глазах, и он закрывает их.
— Осторожно, осторожно, Семунд! — слышит он, словно очнувшись от тяжелой дремоты, и чувствует, что его куда-то несут. Торбьорн осматривается и видит, что находится дома, в Гранлиене. В камине полыхает огонь, а возле стоит мать и плачет. Отец приподнимает его, чтобы перенести в другую комнату, потом снова тихо опускает на кровать.
— Он еще жив! — говорит Семунд дрожащим голосом, оборачиваясь к жене.
— Господи, помилуй меня, — шепчет Ингеборг. — Он открыл глаза! Торбьорн, мальчик мой, что они с тобой сделали?
Она склоняется над сыном и нежно гладит по щеке, а ее горячие слезы капают на его лицо.
Семунд вытирает глаза и мягко отводит Ингеборг от постели.
— Я перенесу его в другую комнату, — говорит он.
Одной рукой он обнимает Торбьорна за плечи, а другую подкладывает ему под спину.
— Мать, поддержи ему голову, а то у него совсем нет сил, — говорит он жене.
Ингеборг идет впереди и поддерживает голову Торбьорна. Семунд старается идти с ней в ногу, и скоро Торбьорн лежит в постели в другой комнате. Они укладывают его поудобнее, накрывают одеялом, и Семунд спрашивает, ушел ли уже мальчик-батрак, который работает у них на хуторе.
— Да вон он! — отвечает Ингеборг, показывая во двор, Семунд открывает окно и кричит:
— Поезжай за доктором! Поспеешь за час, получишь двойное жалование за целый год; можешь загнать лошадь, это неважно.
Потом он снова подходит к постели сына. Торбьорн смотрит на отца большими ясными глазами. Когда Семунд встречает этот взгляд, на глазах у него выступают слезы.
— Я знал, что этим все кончится! — тихо говорит он, поворачивается и выходит из комнаты.
Ингеборг молча сидит на скамейке у ног сына и плачет. Торбьорн хочет что-то сказать, но язык не повинуется ему, и он молчит. Он неотступно смотрит на мать, ей кажется, что никогда еще глаза сына не блестели, как сейчас, никогда не были так ослепительно красивы: ох, это не к добру.
— Господи, спаси моего сына! — восклицает она в отчаянии. — Ведь я знаю, что как только он покинет нас, Семунд тоже погибнет.
Торбьорн смотрит на мать неподвижным взглядом, лицо его тоже неподвижно. Этот взгляд словно пронизывает ее насквозь, и она начинает читать «Отче наш», — ей кажется, что он умирает.
Долго она так сидит, глядя на сына, и вдруг остро ощущает, как бесконечно дорог он им всем, а ведь дома нет ни брата его, ни сестры. Она посылает батрака за Ингрид и младшим братом, которые работают в поле, и снова садится у постели сына. А он по-прежнему не отрываясь смотрит на мать, и его взгляд действует на нее, как молитва, придавая мыслям ее иное, более возвышенное направление; старая Ингеборг впадает в религиозный экстаз, берет библию и говорит:
— А теперь я почитаю вслух, тебе сразу станет легче.
У нее нет под рукой очков, и она открывает место, которое знает почти наизусть еще с тех пор, когда была девушкой, — это евангелие от Иоанна. Ингеборг не знает, слышит ли он ее, так как Торбьорн по-прежнему лежит недвижим и лишь пристально смотрит на нее. Но она читает, читает, если не для него, то для себя, и, пока Ингеборг читает, она не плачет.