Со стороны это выглядело как монотонное бормотание, но если начал заклинание, то продолжить его нужно в том же ритме, с теми же интонациями и паузами, на той же громкости. В дневнике родителей я как-то читала, что ошибка многих исступников в том, что они начинали изгнание излишне громко. К середине текста, необходимого к произношению для того, чтобы ритуал состоялся, у них нещадно саднило горло, ведь они старались перекричать мрак. Какое мне дело до того, что говорит, кричит, визжит, плачет призрак?
Раскачиваясь в такт тихим словам, я внимательно следила за водой, она потемнела и стала не просто не прозрачной. В нее словно налили густые чернила, они вихрем клубились в чаше, словно набрякшие, сизые, кучевые облака в преддверии страшной грозы. Монолитный камень словно пористая, сухая губка впитывал мерзкую сущность, крошась и уменьшаясь на глазах, истончаясь и становясь совсем крошечным. Когда вода испарилась, а на дне чаше остался только прах, я подняла голову.
В круге, по-прежнему скалясь и проклиная, стоял дух. Поймав мой ошарашенный взгляд, она триумфально рассмеялась. Визгливо, скаля черные зубы:
— Я не уйду от сюда, годииииии, ты слишшшшшшком слаба…Я заберу всех, всех, всех. И первой будет эта сука Ракель…Что ты удивляешься мой Кёёёёёёниг, твоя мать опоила меня и застегнула этот ошейник, она знала где я, и не спасссссслаааааааа…
Генрих стоял, не жив не мертв, он боялся поверить её словам, но всё его существо кричало, что это ужасная, горькая правда. Его мать всегда слепо любила первенца, без всяких сомнений помогла ему сбежать, когда по его следу отправили хаундов, безоговорочно отрицала его вину, повторяя как мантру, что все обвинения навет и зависть, непонимание гениальности его задумок и скорбела по Клаусу сильнее всех. Но она не просто знала и закрывала глаза, она помогала… Как? Как она могла?
Сила клубилась, смело толкаясь в начавшуюся истончаться грань, десятки жизней, что наверняка забрал здесь старший брат Кёнига подпитывали всепоглощающую ярость, мел и соль почернели, еще миг и сдержать разрушительную силу безумствующей души будет не чем. Я вытащила из ножен ритуальный клинок и без промедления полоснула им по левой ладони.
— Это мы еще посмотрим… — сказала я. Густые рубиновые капли из сжатой ладони упали в чашу с прахом и зашипели. — Venit auxilium, non negamus, in Tenebris Messor. Audi meam et clamor meus. Audi meam et clamor meus. Habes, anima. Illud locum non habet, hic.***
Время замерло, воздух загустел, пламя не шевелилось, а мертвая душа в диком ужасе вращала зрачками красных глаз, но не смела пошевелиться, если бы она смогла сжаться в маленький, ничтожный комок, уверенна, она бы это сделала. Кожистые крылья создавали тень, и я боялась обернуться, чтобы проверить чьи они, мои или Его?
Не спеша, Жнец шёл ко мне. При каждом шаге плащ тихо шелестел, а косовище постукивало, словно он опирался на свою косу, как хромой на трость. Твердые, узловатые пальцы легли мне на плечи. Он откинул капюшон и наклонившись к уху прошептал:
— Vos vocavit me, soror?**** — он пах лавром и мирром. И я не чувствовала от него угрозы.
Совсем.
Абсолютно.
Только покой.
Несмело, я повернулась. Тёмный туман вместо очертаний лица, чернильные провалы вместо носа и рта, красные угли глаз и рваный балахон струится серым потоком, словно водопад, вот то, что предстало пред моим взором.
— Помоги мне. Она не хочет уходить, я не справилась. — Взмолилась я. Палец в тонкой шелковой перчатке дотронулся до моей щеки, несмело провел по ней и снисходительно постучал по виску.
— Слишком много думаешь, ты все можешь и знаешь как… — ответил мне Мрачный жнец и расхохотался. — Выброси "не могу" из сознания…Оставь только "хочу и надо", — он наклонился, медленно приближаясь ко мне, дюйм за дюймом. Сильные крылья развернулись словно паруса, меня обволокло чернотой его объятий. Со словами: Credo in te, soror*****, - он поцеловал меня в щеку, опалив леденящим холодом и заморозив раскаленным пламенем, растаял.
Я тряхнула волосами, ну раз он в меня верит, кто я такая, чтобы не верить в себя.
Без страха, ведомая только интуицией и уверенностью, что все получится, я шагнула за очерченную линию. Мои сумрачные крылья обняли сопротивляющуюся, бьющуюся в конвульсиях сущность.
— Мир праху твоему, Адела, — сказала я и вдохнула что есть сил. Спустя квази, на меня смотрели ничего не понимающие глаза цвета виски… Девушка неверяще крутила головой, из ее глаз брызнули слезы, когда она увидела то, что осталось от ее тела, поймав мой взгляд, она прошептала слова благодарности и растворилась. Свечи, как и факелы вспыхнули и погасли. Комната погрузилась в ночь. Я в бессилье осела на пол. Ко мне тут же бросился Тристан, а Генрих с трудом, но всё же зажег факел вновь. В центре круга лежала серая горсть праха, а в его центре покоился клановый кулон бывшей невесты Кёнига. Крепко обняв любимого, я стала собирать прах в чашу, туда же я положила подвеску.
— Теперь ее можно проводить со всеми полагающимися почестями, чашу захороните там же, а мне нужно выпить, — сказала я и с трудом поднявшись сделала пару шагов. Маркиз подхватил меня на руки и не слушая моих возражений отнес меня в маленькую гостиную, при наших покоях, где освежившись, я откинулась на подушки дивана покрытого мягкой шерстью.
Пока Тристан наливал мне вино, я уснула.
Через два уна, на рассвете мы покидали вотчину клана Бладёльтера. Нас провожали немногие стражники, бдящие на посту и Генрих с Кайлой. В тайной лаборатории нашли еще шесть мумифицированных тел, все были женщинами. Они были в соседнем помещении, опознать удалось только четверых. Но все тела предали огню и захоронили. Несмотря на то, что на клановом совете приняли решение изгнать Ракель, которая категорически отрицала свою вину и всё твердила о гениальности сына и зависти тупоголовых медведей, с земель, Кёниг приказал казнить вдовую Кюну. Он прочитал некоторые из дневников брата и с ужасом осознал, что многие из более чем десятка описания экспериментов вела именно его мать. С тяжелым сердцем, но не дрогнувшей рукой он подписал приказ о казни. В утро перед ней, её нашли мертвую в кровати. Яд. Я удостоверилась, что под крышей лэйра не мечется очередная озлобленная, неприкаянная душа и заверила в этом венценосную пару.