— Нисколько.
— Двести рублей.
— Нет.
— Триста.
— Я же сказал: нет.
— Ну чего вы уперлись? Смотрите, и на вас управа найдется, — с угрозой произнесла Каховская.
— Все равно не продам, — отрезал Есипов. — И вольную не дам.
— Это ваше последнее слово? — нахмурила брови Александра Федоровна.
— Последнее, — буркнул Павел Петрович, прекрасно зная, что ежели ей что-либо втемяшилось в голову, то она не успокоится, покуда не добьется своего. Но ничего, еще посмотрим.
— Посмотрим, — словно в пику его мыслям с иронией произнесла Каховская, прощаясь.
— Посмотрим, — с легким поклоном ответил ей Павел Петрович.
3
В этот сезон Есипов пригласил на гастроли бывшего сотоварища по любительским театральным подмосткам, ныне ведущего актера Петровского театра, ставшего к тому времени известностью, Петра Алексеевича Плавильщикова. Слава Плавильщикова как актера и драматурга гремела в обеих столицах, и авторитет его в актерской среде был непререкаем.
— А хороший у тебя театр, — сказал Плавильщиков, придя на второй день по приезде в Казань посмотреть на сцену, где ему предстояло играть, окидывая взором зрительную залу с двумя ярусами лож, галереей, партером и двумя рядами кресел. — Большой. Публики много можно вместить. Верно, и сборы неплохие, а? — подмигнул своему старинному приятелю Петр Алексеевич.
— Сборы не малые, да, — согласился Есипов. — Однако покуда тридцать тысяч рубликов верну, что на его строительство и обустройство положил, много воды утечет.
— Сколько, сколько? — вскинул брови Плавильщиков.
— Тридцать тысяч серебром, — повторил Есипов.
— Ну, ты, брат, дае-ешь… — восхищенно протянул Плавильщиков. — Это же целое состояние! Прости, конечно, но, верно, правду про тебя говорят, что ты ушиблен театром…
— Вот им же и лечусь, — весело произнес Павел Петрович. — Ну что, пойдем знакомиться с труппой?
Петр Алексеевич пробыл в Казани три с половиною недели. Играли его «Бобыля» и впервые — новую героическую пьесу «Ермак». Сам Плавильщиков исполнял главные мужские роли, а главные женские достались Аникеевой. Плавильщикову было довольно нескольких репетиций, чтобы по достоинству оценить ее талант. А когда один из поклонников Насти после спектакля, даря букет, восхищенно произнес, что она вполне может блистать на московской и петербургской сценах, Плавильщиков задумчиво произнес:
— Я тоже в этом нимало не сомневаюсь.
— Ах, Петр Алексеевич, — вскинула на него глаза Настя. — Вы, верно, забыли, что я господская дворовая девица. Барин ни в жисть меня от себя не отпустит.
— Я поговорю с ним, — заверил ее Плавильщиков.
Однако разговор с Есиповым ни к чему не привел. Он не хотел отпускать Настю, и старые приятели едва не рассорились из-за нее.
А потом против Есипова составилась фронда[4]. В нее вошли Плавильщиков, Каховская и губернский предводитель Вешняков. На очередном рауте у предводителя к заговорщикам присоединился и его превосходительство губернатор Мансуров. Предводительствовала в сем заговоре, конечно, Александра Федоровна.
— Так как насчет Насти, Павел Петрович? — начала она неприятный для Есипова разговор сразу после ужина. — Не надумали дать ей вольную?
Она улыбнулась, и ее лицо, с резко вычерченными энергичными чертами, стало почти обворожительным.
— Не надумал, Александра Федоровна, — в тон ей ответил Есипов, сотворив на своем лице некое подобие улыбки.
— Но ты должен, ты просто обязан это сделать! — присоединился к Каховской Плавильщиков, заерзав в кресле.
— Обязан? — вскинул брови Павел Петрович. — Я ничем и никому не обязан.
— Обязан, — продолжал настаивать метр сцены.
— Да почему я должен и обязан ее отпустить? — начал возмущаться Павел Петрович уже довольно громко. — Она моя, понимаешь, моя дворовая девка!
— Она не просто дворовая девка, она — актриса! — возразил ему Плавильщиков хорошо поставленным голосом, будто не сидел в кресле в гостиной предводителя, а, будучи Ермаком из своей собственной пьесы, взывал на подвиг покорения Сибири свою немногочисленную дружину. — Не получив вольную, она не сможет играть на императорской сцене! — веско добавил он и оглядел присутствующих пылающим взором Росслава. — А она должна играть в императорских театрах!
— Отчего же должна? — с язвительной ноткой в голосе спросил Есипов. — Я должен ее отпустить, она должна играть в императорских театрах… Не много ли у вас должников, господа?