Маша посмотрела на перепуганных девиц и передумала: ломать собственную игру? Из-за этих фифочек?!
Она хмыкнула, поманила пальцем Элечку с Наташей и прошептала:
—Я не в курсе. Двое лишь знают.
—Кто?— едва шевельнулись побелевшие губы Элечки.
—Кто?— выдохнула Наталья.
—Лелька и…
—А второй?! — глаза Натальи стали огромными.
—Сам убийца!
И тут Лелька все испортила. Дернула Машу за волосы и укоризненно воскликнула:
—Маша, как тебе не стыдно пугать девочек? Что ты несешь?!
—Сов-соврала?— пролепетала Наталья.
—Ну конечно!
А Элечка всхлипнула и убежала.
Маша мерила шагами маленькую Тамарину комнату и озабоченно бормотала:
—Хорошенькое задание — запоминать абсолютно все, что произойдет именно на этих квадратных метрах. Поименно и поминутно. Причем лучше записывать, чтобы не забыть. И ни на шаг отсюда!
Маша споткнулась и окинула взглядом свое временное пристанище. Оно вдруг показалось совсем маленьким и тесным.
Тюрьма! На целых два часа!
Выглянувшее утром солнце снова скрылось, и Маша затосковала: точно тюрьма. Лелька с ума сошла — что за дурацкое поручение?
Как назло в комнате пусто, Маше даже некому пожаловаться на жизнь. И сумка с драгоценным блокнотиком осталась в ее спальне. И косметика. И тряпки. И стихи Осипа… как его… э-э… Ман-дель-шта-ма забыты на столе.
А ведь Маша его, Мандельштама — изумительно заумное имя! — вечером специально извлекла из шкафа. Чтобы Томке нос утереть. Час на полках рылась в поисках экзотики. Даже расцеловала книгу, как нашла. И стих вызубрила с первой страницы, чтобы никто и усомниться не мог — не для кокетства томик у Маши.
Как там? Э-э-э…
Маша планировала: Журжина Цветаеву перед сном читать начнет или Гоголя — умная, видишь ли! — а она, Маша, перед ее физиономией, будто случайно, своим Мандельштамом помашет.
Пусть утрется, мышь серая! А то взяла привычку честных людей «Мертвыми душами» пугать.
Без заветного Мандельштама Маша почувствовала себя окончательно осиротевшей. И никому не нужной. И потрясающе тупой.
Маша ничком бросилась на тахту: и что она здесь делает? Одна? Ничего непонимающая и несчастная?
Как назло, Динка с Крысом где-то болтались. Наверняка у Софи. Чирикали о своем. И Томка, зараза, испарилась. Сто процентов — где-то Смуглому глазки строила.
Маша немного пострадала, пожалела себя, любимую и всеми забытую-заброшенную, и поплелась к столу. За ручкой и бумагой. Раз Лелька велела записывать, пусть читает!
Маша сгребла в одну стопку Динкины шедевры и решила, что задание почти выполнено. Рабочее место готово. Осталось начать. И кончить.
Она поморщила лоб, высунула язык и написала: «Дневник Маши Епифанцевой. За одно единственное число, за сегодняшнее. Проба пера.»
Маша подумала, что теперь никто не удивится, если случайно наткнется на ее каракули.
«Имею я право вести дневник? Само собой. И пусть рискнет жизнью тот, кто усомнится вслух!»
Маша пожевала ручку и добавила строчкой ниже: «Может, у меня талант? Буду писать все, что со мной произойдет. Даже если пукну.»
Маша поставила точку и засомневалась. Вдруг показалось, что последнее слово звучит как-то…
Ну не произносят интеллигентные девицы таких выражений! Бедняжки и знать не знают, что они существуют. И если им придется… э-э…
Тут Маша решила срочно исправиться и забыть грубые слова. Она вымарала последнее предложение и похвалила себя: растет на глазах!
В комнату никто не приходил, и Маша заскучала. Открыла пошире дверь: может так кто-нибудь купится?
Вернулась к столу и записала: «Открыла дверь.»
И чуть не выругалась вслух, забыв о приличиях: по коридору кто-то промчался. И она не успела тормознуть. И понять — кто именно такой шустрый. Ну что за невезуха?
По счастью, Машино одиночество подходило к концу. Минут через пять гости пошли потоком. Маша едва успевала вести учет.
Для начала в комнату заглянул Электрон и поинтересовался, куда исчезли остальные. Маша ехидно улыбнулась и уточнила:
—Ты имеешь в виду Томку? Так она где-то здесь болтается.
И возмущенно хмыкнула, когда Смуглый исчез: чем его приворожила Журжина? Эта мышь серая и краситься-то толком не умеет!
Затем прискакала Динка, сбросила все свои рисунки на палас и звонко закричала:
—Петь, я готова!
Они с Кроликом битый час рассматривали Динкины акварели. И Петр повесил на стену те, что были наклеены на картон. В «художественном беспорядке».