Гаврила Ферт и Павел Штык ходили по двору особливо от всех, вдвоем.
Лица у них были румяные, и глаза горели веселым огоньком, по всему было заметно, что они успели уже заложить в себя кое-что, веселящее сердце человеческое. Кроме того, у Гаврюхи как-то подозрительно топырились в бок карманы у карусетовой поддевки, что, видимо, очень соблазняло Павла. Он несколько раз направлял глаза на правый карман приятеля, наконец не вытерпел и сказал:
– - А не приложиться ли нам к этому?
– - Ну, вот, чудак, успеешь, -- говорил Гаврила. -- Гулянье начнется, и мы его начнем, а то что без поры безо времени, еще, пожалуй, заметит кто, -- ишь их сколько здесь тонконогих-то шляется.
– - Ну-ну, -- соглашался Павел, -- так-так-так, обождем, когда начнется.
– - Знамо, да и бутылка плевое дело -- приложился три раза, и дух вон.
– - Для двоих-то хватит.
Один мужик, вздыхая, приговаривал:
– - Эх, овин остался не высушен, завтра помолотки хотел справить да другим делом заняться, ан не успеть.
– - Ну, вот еще об чем толкует! Коли престольный праздник подходит, то и не такие дела бросаешь и не тужишь, а тут из-за одного дня затужил, -- уговаривал его приятель.
– - К празднику-то так и готовишься, а тут нежданно-негадано.
Толстая попадья с семью дочками терлась около сцены и, обращаясь к сопровождавшему ее чиновнику с почтовой станции, кисло пеняла ему:
– - Ну, какой же вы называетесь кавалер, когда не можете выхлопотать бесплатные билеты на особые места.
– - Честное слово, никак не могу, -- уверял почтарь, -- у меня никакой руки тут нету, как же я выхлопочу?
– - А как же вон писарь выхлопотал дьячковой дочери?
– - Да ведь писарь лицо, зависимое от господина Безукрасова, сплошь и рядом в различные отношения с ним входит, а я что ж поделаю.
– - Так теперь что ж, прикажете нам вместе с мужиками и бабами торчать?
Чиновник пожал плечами, как бы говоря: "Что ж я теперь поделаю!.."
Наконец посреди двора раздался звонок, возвещавший в обыкновенные дни начало и конец работ, время завтрака и обеда, а теперь открытие гулянья… Минут пять спустя в одном углу завизжала музыка, и вся толпа бросилась к кругу, где помещались музыканты, и плотным кольцом окружили их. Музыканты на разнокалиберных инструментах пронзительно выводили звуки вальса "Дунайские волны". Мужики и бабы сначала молча прислушивались к музыке, потом лица их стали проясняться, и на них ясно засветилось удовольствие, знакомые стали подмигивать друг другу и кивать головами, как бы говоря: "А ведь это славная штука-то".
Музыка сыграла одну пьесу и умолкла. Тогда запел хор певцов, и толпа бросилась туда, где помещались певцы. Хор был самый разношерстный: тут были и два учителя из ближайших школ, дьячок из каменской церкви и еще какие-то лица. Пели "Вниз по Волге-реке", и пели довольно стройно и красиво, хотя дьячок, певший тенором, чтобы выжать из себя приятные звуки, не стеснялся сдавливать горло рукой. Когда кончили пение, в толпе уже послышались громкие возгласы, выражавшие удовольствие. По окончании пения один из сотских, приставленный к столбу с призами, замахал руками и закричал:
– - Сюда, сюда ступайте, сейчас начинается! -- И толпа направилась к столбам.
Охотники до призов, одни полезли на столб, другие пошли по перекладине, и толпа долго любовалась ими, причем удачников награждали криками восторгов, а неудачников -- громким насмешливым хохотом. После того как у столбов стало делать нечего и призы все были разобраны, замахал руками сотский, стоявший у музыки, и стал зазывать народ в свою сторону… Толпа пошла опять к музыке; после музыки опять запел хор. Народ оживленно переходил с места на место, и чем дальше, тем его больше охватывало веселье и довольство. Будничные интересы должны были отойти на задний план, и всех, очевидно, занимало только настоящее. Даже у пожилых людей с лица сошла печать заботы, и мало кто уже сетовал теперь на то, что у того остался овин не сушен, у другого должна быть отложена поездка на мельницу. Общее веселье, должно быть, помирило их.
Распорядители гулянья, сновавшие по двору между толпами, замечали это и при каждой встрече с Безукрасовым радостно докладывали ему:
– - Народ доволен, чрезвычайно доволен, вы посмотрите, какое выражение на лицах, вы прекрасную вещь выдумали.
– - Я и раньше это предвидел, -- тоном, преисполненным важности и достоинства, басил Безукрасов.
И он, распорядившись, чтобы собирались хороводы, направился к сараю, заменяющему театр, и, пригласив других участников в пьесе, объявил, что пора одеваться и готовиться к представлению.
Пьеса была в двух действиях. Содержание ее было таково: ничтожному мужичонке случайно попали в руки небольшие деньги. Конечно, он задумал их приумножить и бросился в разные обороты, начал душить своих же мужиков, надувать помещиков и дошел до того, что напал на родного брата и кровно обидел его. Про это узнало начальство и подвело его под законную ответственность.
Главную роль мужика-кулака взял на себя сочинитель пьесы Федор Александрович Безукрасов и, судя по репетициям, должен был провести ее мастерски.
– - Облачайтесь, облачайтесь, господа, поскорей! Не нужно затягивать представление: деревенские -- не городские жители, они не привыкли поздно расходиться по домам, -- говорил Федор Александрович и начал одеваться и гримироваться для роли сам. Остальные, участвующие в пьесе, не отставали от него.
Гавриле с Павлом не пришлось начать бутылку, как только начнется гулянье, потому что сейчас же за звонком началась музыка, и им захотелось послушать ее, а потом они вместе с другими перешли к певцам, а там не хотелось оторваться от столбов, и так дело начина бутылки оттянулось до тех пор, когда затянули хороводы. Считая, что хороводы дело знакомое и смотрение их не особенно интересно, приятели решили, что можно приняться и за бутылку, и, удалившись в сторонку к забору, отделяющему господский двор от сада, подсели к нему. Гаврюха достал из одного кармана бутылку, а из другого -- пирог с морковью, и приятели начали угощаться. Когда они достаточно угостились, то времени прошло не мало, на дворе как-то притихло, и вся толпа сосредоточилась у каретного сарая и, сбившись в кучу вокруг огороженных мест, на которых сидели кое-кто из гостей самого Безукрасова и некоторые посторонние, кто имел достаток заплатить за эту привилегию рубль, глядели в освещенную пасть внутренности сарая, откуда доносились то ровный, спокойный голос, то какое-то выкрикивание.
Приятели осмотрелись с недоумением, взглянули друг на друга, и один из них спросил:
– - Что это там?
– - А черт его знает.
– - Пойдем, поглядим?
– - Знамо, пойдем, что они, деньги платили, а мы щепки? Что они, что мы -- чай, все равно.
И приятели, пошатываясь, направились к сараю. Посредине, напротив открытых ворот сарая, народ столпился очень тесно, и через головы их ничего не было видно. Им пришлось пробиться к стене, где сбоку около самого забора было просторно, но оттуда было видно только то, что делалось в одном противоположном боку. Гаврила с Павлом не обратили на это внимания, решили стать тут, а так как выпитая бутылка прибавила им силы и храбрости, то они оттеснили кое-кого, тут прежде стоявших, и протискались к самому барьеру.
На сцене в это время шло уже второе действие. Герой достиг полного благополучия, он уже подбил себе партию, которая должна выбрать его в старшины; к нему пришел отделенный старший брат и стал просить у него на похороны умершего ребенка. "Кулак" начал важничать перед ним; тогда, разгоряченный его бессердечием, брат начал осыпать его упреками и бранью. Оскорбившийся этим, паук набросился на брата с кулаками. В это время среди замершей в молчании публики вдруг раздался совсем неожиданный возглас:
– - Братцы, что ж вы глядите, ен безобразничает, а вы допущаете, нешто это можно!
Публика оторопела, заволновалась и устремила свои взоры туда, откуда послышался возглас. Но многие не успели хорошенько разобрать, в чем дело, как с левой стороны из-под барьера вынырнул с сверкающими глазами и весь красный Гаврила и в три шага очутился на сцене, перегороженной от публики только одной вставленной подворотней, и вытянулся перед кичащимся "кулаком". "Кулак" перестал "измываться" над своим несчастным братом и с удивлением уставился на выступившее не по ремарке на сцену действующее лицо.