Да, действительно, самосвалы обгоняют друг друга — и перейти дорогу почти невозможно. Они и впрямь проносятся с грохотом и ревом. И радиаторы паруют. Таких автомобильных гонок до этого никто не лицезрел. Только чем тут восторгаться?
В стороне от большой шумной дороги, где проходят гонки на красный вымпел, за леском — чтобы подальше от посторонних, случайных глаз — стоят двести разбитых, загнанных на ухабах «МАЗов»: отъездились, отвоевались, отсоревновались.
Росомахин назвал это место «складом временной консервации». На самом деле это кладбище. Здесь и тишина стоит, как на сельском погосте. Только шмели жужжат.
Погост обнесен колючей проволокой, вдоль которой ходит с двустволкой сторож дед Пантелей. Охраняет машины, чтобы их не раскулачили. А что в них «кулачить»? Винтика живого у этих существ не осталось, и впереди их ждет мартеновская печь.
Ходит дед Пантелей днем, ходит ночью. Как ему только ночью не страшно: если отойти в сторону, то при тусклом лунном свете накренившиеся кузова машин напоминают старые огромные гробницы…
А Васьки тем временем жмут до отвала.
Стой, Васька, не жми, дай тормоз! Кому нужно это соревнование? За лишнюю ездку ты получишь лишний рубль и вымпел на радиатор?
Но ведь машина-то стоит дороже! Ее вынянчили, дали ей путевку в жизнь тысячи рабочих рук. И вовсе не для того, чтобы трескались оси, плавились подшипники и паровали радиаторы.
Росомахину твоей машины не жаль. Он говорит:
— Наша стройка великая. Москва новые пришлет.
Так хоть ты пожалей машину. Подожди, пусть остынет мотор. Он ведь как сердце: и его инфаркт хватить может, хотя он и железный.
Я спрашиваю: кому нужно такое соревнование? И думаю не только о Росомахине, об автомобильных гонках тяжелых самосвалов, о «ведомстве» деда Пантелея.
Но крикуны кричат: «Мы отличились!» Ах, как любят они кричать! Из одного сельского района, судя по газетам, каждый год приходят триумфальные реляции: «Отсеялись на неделю раньше прошлогоднего». Каждый год на неделю раньше, чем в предыдущий… Когда же они теперь сеют — в январе, что ли?
Крикун любит ходить в именинниках, и, вместо того чтобы засучить рукава и добросовестно работать, он придумывает почины. Почин почину рознь. Советские рабочие и инженеры прославились многими хорошими починами. Но от крикуна хорошего не жди. Он сидит за канцелярским столом, и в его худосочном мозгу рождаются идеи, которые, по его расчету, должны принести ему лавры: «каждый бережет свой станок», «движение за ритмичную работу», «мастер помогает рабочему». А между прочим, помогать рабочим — первая обязанность мастера. Ритмичная работа — это обыкновенный закон производства. Что же касается станков, то до сих пор честные рабочие их всегда берегли, а не ломали. Исключение составляют лишь растяпы, невежды и лоботрясы.
Крикун обожает декорум. Он вешает таблички, плакаты, ставит вымпелы, где надо и где не надо.
Вспоминаю большой гастроном, где на всех прилавках алели вымпелы: «Вас обслуживает бригада коммунистического труда».
Благодушно улыбаясь, директор гастронома сказал мне:
— Так что у нас все бригады коммунистические. Мы уже всего достигли. Даже не знаем, куда дальше идти…
Вымпел стоял и на прилавке, где юркий человечек торговал водкой и селедкой. Ему присудили высокое звание за то, что при проверке селедочных чеков обнаружили исключительную честность продавца и точность его вычислений. Чеки были такие: рубль двадцать девять, рубль тридцать семь, рубль сорок одна, девяносто восемь копеек.
А зря присудили этому самородку-вычислителю столь высокое звание. Он жестоко обсчитывал покупателей, и ОБХСС вскоре раскрыл его манипуляции. Он совсем не был сродни тем феноменам, которые мгновенно множат в уме пятизначные цифры. Бросив селедку на весы, он восклицал: «рубль сорок девять», «рубль семнадцать». Если бы он называл только круглые цифры, допустим рубль пятьдесят, то у покупателей могла возникнуть мысль, что их обсчитывают… Жуликоватый продавец называл бессомненные магические числа.
Войдя в азарт, любители поскорее отчитаться и прослыть передовиками могут нарубить столько дров!