На самом деле, разумеется, их связывала только случайность. Ни о доме, ни о Флоре я и не помышляла, а уж в Париж приехала вовсе не для того, чтобы мстить банкиру. Но Клавьер знает только видимость происшедшего. Он, вероятно, сейчас рвёт и мечет. Потому-то я и тревожилась. Хорошо, конечно, если всё это заставит его немного меня побаиваться, но плохо то, что могут возникнуть осложнения – совершенно ненужные перед встречей с директором. Клавьер слыл закадычным другом Барраса.
«Я должна быть осторожна, – подумала я с опаской. – Ни одного лишнего слова не следует говорить… И мне нужна теперь охрана. Я буду ездить только с тремя-четырьмя лакеями».
Мои мысли вернулись к Флоре. Поначалу свою холодность по отношению к ее гибели я объясняла неожиданностью всего случившегося. Но прошло некоторое время, а никакие иные чувства не возникали, хотя я сознавала, что некоторым образом причастна к её смерти. Она натолкнулась на мою руку и после этого упала… Впрочем, моя рука, вероятно, в этом случае была рукой судьбы. Флора была злая, чудовищно коварная и вероломная женщина. Вот только её ребёнок…
Впрочем, какие глупости приходят мне в голову! Когда эта старая мегера стреляла в меня – да и не только стреляла, но явно хотела изуродовать, – я тоже была беременна. И я тоже потеряла ребёнка. У меня до сих пор остался шрам под правой грудью. Не каждый знает, как это больно и тяжело – быть раненой, страдать, мучительно выздоравливать…
«Господи, – взмолилась я, – сделай так, чтобы Александр мог вернуться, чтобы он взял на себя все заботы, чтобы я не была такой одинокой!».
Голова у меня болела всё сильнее, кровь тугими ударами стучала в висках. Превозмогая боль, я поднялась, наощупь нашла домашние туфельки, кое-как добралась до умывального столика и, дрожащими руками плеснув воды в стакан, всыпала туда порошок. Это должно принести облегчение. От недомогания и тяжёлых мыслей мне вдруг ужасно захотелось выпить. Изрядно выпить, так, чтобы здорово захмелеть. В последнее время я часто обращалась к подобному средству, и оно помогало мне забыться, легче смотреть на вещи. Я стала искать коньяк, но никак не могла найти. «Чёрт, видимо, Стефания успела унести, – мелькнула у меня мысль. – Или горничная. Они обе говорили, что пить так часто не следует».
Я туго-натуго замотала голову чёрным шелковым шарфом, взяла свечу и стала спускаться вниз.
Внизу в гостиной я заперлась на ключ и поставила свечу на пол. Здесь мне удалось найти спиртное – я не разобрала, что именно, вроде бы коньяк. Я налила себе рюмку, резко, неженским движением опрокинула в рот – одну, потом другую. Жидкость оказалась жгучей, как пламя. «Хотя бы не пристраститься, – подумала я. – Я, конечно же, перестану пить. Но не сейчас. Сейчас мне это необходимо».
Я выпила ещё и свернулась калачиком на диване, натянув на себя плед. Голова болела меньше, сон одолевал меня, а алкоголь словно жаром разливался по телу. Мне стало удивительно тепло, и все думы отступили. Я задремала и, как обычно в такие минуты, ко мне пришли приятные грёзы – воспоминания о Корфу, о летних вечерах под каштаном, об Александре.
Сильный стук в дверь разбудил меня. Сонная, я рывком села на диване. Свеча догорела уже до половины.
–– Ритта! – Это был голос Стефании, громкий и резкий. – Ты здесь? Отвечай!
–– Который час уже? – спросила я.
–– Десять утра. К тебе пришли.
–– Я никого не принимаю, так и передай. Я нездорова.
–– Ритта, это какой-то чиновник из полиции.
Я тяжело вздохнула. Никого видеть мне не хотелось, но слово «полиция» так встряхнуло меня, что я полностью очнулась ото сна.
–– Принесите мне воды и одеколона, – попросила я.
–– Одеколона? Мужского одеколона?
–– Да.
Пока она ходила, я отперла дверь, спрятала бутылку и потушила свечу. После сна я, вероятно, выглядела растрепанной, но приводить себя в порядок не хотела. Сойдёт и так. Вот только опьянение ещё осталось, но я живо с этим справилась.
Я умылась ледяной водой и энергично растёрла лицо полотенцем. Это полностью отрезвило меня. Тогда я прополоскала рот одеколоном, чтобы окончательно прогнать запах алкоголя.
–– Ну вот, – сказала я. – Теперь можно звать сюда полицию.
Полицейский оказался молодым человеком лет тридцати, довольно аккуратным и обходительным.
–– Я следователь, – представился он, – моя фамилия – Лерабль.
–– Очень приятно, гражданин Лерабль. Могу сказать, что я ожидала вашего приезда.
Это была правда. С тех пор, как я прочла о желании Клавьера привлечь к делу полицию, у меня была уверенность, что подобной встречи не избежать. Правда, я не ожидала гражданина Лерабля так скоро. Ну, а если уж он стоял передо мной, я не хотела уклоняться от беседы.