Если он не бросит эту депрессивную работу еще год, он, вероятно, вообще перестанет брать ноутбук.
Джейка отнюдь не радовала перспектива скорой сессии Симпозиумов Рипли. Как не радовала и скорая встреча со скучными, занудными коллегами (среди них были и писатели, но никто не вызывал у него неподдельного восторга) или наигранный энтузиазм при знакомстве с очередной оравой студентов, каждый из которых был твердо уверен, что однажды напишет – если уже не написал – Великий Американский Роман.
А главное, его не радовала перспектива и дальше изображать из себя писателя, да еще выдающегося.
Не стоило удивляться тому, что Джейк никак не готовился в преддверии Симпозиумов Рипли. И даже не открывал неприятно пухлых папок с работами своих студентов. Когда он только начал преподавать в Рипли, он убедил себя, что достойным дополнением к образу «великого писателя» будет образ «великого учителя», и уделял самое пристальное внимание письменным работам этих ребят, плативших немалые деньги, чтобы учиться у него. Но папки, которые он сейчас доставал из портфеля, папки, которые он должен был начать читать несколько недель назад, когда получил их от Рут Стойбен (весьма саркастичной заведующей Симпозиумов), успели проделать путь от ящика срочной почты до нового кабинета, ни разу не обнажив перед ним своих бумажных тел, а тем более душ. Теперь же Джейк смотрел на них недобрым взглядом, предчувствуя тягостный вечер, словно они были виновны в его прокрастинации.
Ну серьезно, что такого ценного могло его поджидать в этих папках с проекциями чьих-то внутренних миров, настойчиво продолжавших стекаться в северный Вермонт, заполняя стерильные аудитории корпуса Ричарда Пенга и этот самый кабинет, за несколько дней до начала индивидуальных занятий? Его новые студенты, эти пылкие неофиты, ничем не будут отличаться от своих предшественников: довольных жизнью профессионалов, убежденных, что смогут штамповать приключенческие романы в духе Клайва Касслера, мамочек, ведущих блоги о своих детишках и уверенных, что им с радостью доверят писать тексты для программы «Доброе утро, Америка», и пенсионеров, решивших «вернуться к писательству», не сомневаясь, что писательство их ждет не дождется. Но хуже всех были те, что напоминали Джейку его самого – «прирожденные романисты», донельзя самоуверенные, считающие себя лучше всех. Если новым Клайвам Касслерам и мамочкам-блогершам еще можно было внушить, что Джейк – знаменитый или хотя бы «весьма престижный» молодой (точнее, «моложавый») романист, то будущие Дэвиды Фостеры Уоллесы и Донны Тарт – могли ведь такие оказаться среди его студентов? – не купились бы на это. Такие сразу поймут, что Джейкоб Финч-Боннер выдал с горем пополам один хороший роман, не сумел написать достойного второго, не говоря о третьем, и теперь прозябает в этаком чистилище для подававших надежды писателей, и вряд ли ему дано вернуться в обойму. (На самом деле Джейк написал-таки третий роман, но предпочитал помалкивать об этом, пока не найдет издателя, готового за него взяться. Да, он написал третий роман и даже четвертый, но эти рукописи, на создание которых он положил без малого пять лет своей жизни, отвергали один за другим самые разные издатели, от именитых до безвестных, от «проверенного» издателя «Изобретения чуда» и респектабельного академического издателя «Ревербераций», до бессчетного множества мелких издателей, списки которых помещаются на задней обложке альманаха «Поэтов и писателей»; Джейк в свое время потратил круглую сумму, чтобы войти в их ряды, но остался с носом. Учитывая эти удручающие обстоятельства, он предпочитал, чтобы его студенты считали, что он все еще трудится над своим мифическим титаническим вторым романом.)