В этот момент, секунд через десять после начала представления бо́льшая часть зрителей соскакивает со своих мест и несется к сцене. Зед кладет мне руки на плечи, перескакивает через меня и бежит по головам впередисидящих, чтобы удариться о стену охранников у подножия сцены. Я пытаюсь сделать то же, но в горячке запинаюсь и падаю. Откуда–то возникает рука и поднимает меня на ноги. Это Черри, проявляя удивительную силу, тянет меня в проход и дальше к сцене.
Невероятно, как она прорубает дорогу. То ли алкоголь, то ли «Лед Зеппелин» бросились в голову Черри — она расчищает себе дорогу, таща меня за собой пока между нами и группой не остается единственная шеренга колышущихся фанов и тонкое металлическое ограждение.
Вышибалы, побежденные нашим яростным воодушевлением, отступают за ограждение и злобно сверлят нас глазами, понимая, что никакая сила не заставит нас вернуться на места. Я поднимаю руки над головой и начинаю хлопать в ритм и орать без всякого ритма. Все орут. Это голоса Глазго — это грубый рев, а отнюдь не мелодичные напевы шотландских нагорий.
Роберт Плант поет, гитара Джимми Пейджа подчеркивает конец каждой строки — так же, как на пластинке. Вот они играют перед нами, в каких двадцати футах от того места, где я стою, задрав руки, и по–прежнему ору.
Аудитория подпевает. Мы знаем все тексты, все гитарные ходы, все барабанные отбивки. И еще мы знаем, что в следующие несколько часов беспокоиться действительно не о чем.
Роберт Плант путает слова во втором куплете, но это ничего, он просто продолжает петь. Они с Джимми Пейджем обмениваются улыбками. Я люблю их еще больше, если это возможно. Если бы я был способен трезво мыслить в этот момент, я бы думал, что если мне придется умереть сразу после концерта — это ничего. В конце концов, я видел как играют «Лед Зеппелин».
Какой была бы жизнь без музыки? Невыносимой. Музыка — это божий дар.
ШЕСТЬДЕСЯТ ОДИН
«Рок–энд–ролл» заканчивается. Зал по–прежнему ревет, так что когда стихает музыка, уровень звука практически не падает. Я зажат в толпе — рядом Черри, впереди Зед. Я выворачиваю шею, но не могу никак увидеть ни Грега, ни Сюзи.
Джимми Пейдж трогает струны гитары и быстро начинает незнакомый рифф. Иногда на концертах вместо того, чтобы играть мои любимые песни, банды упорно доставали меня своими новинками. Но я уверен, что «Лед Зеппелин» сыграют то, что я люблю. И я не беспокоюсь насчет новых песен, если они сыграют новые композиции — это будут хорошие композиции. Возможно, даже монументальные. О том, чтобы «Лед Зеппелин» привезли в Глазго вагон скучных песен, не могло быть и речи. Этого не позволил бы космический закон.
Роберт Плант начинает петь. Я не разбираю слов. Что–то насчет леди, у которой имеется любовь, которая ему нужна. Вокальная акустика в «Гринз–Плейхаусе» всегда была скверная. Иногда певца бывало едва слышно. Но Роберт Плант не из тех, кого может укротить паршивая акустика, и после спокойного вступления песня набирает силу. Толпа вокруг меня начинает танцевать–подпрыгивать, и я скачу вместе со всеми. Это замечательное чувство.
Неподалеку молодой человек, по виду — студент, с длинными волосами, в «афгане», взбирается на впереди стоящего и начинает ползти по плечам и головам тех, кто впереди, пока не падает в их ряды. Вокруг повсюду люди делают тоже самое — они практически устраивают серфинг по толпе. Я раньше никогда такого не видел и не увижу еще много лет. Это не просто очередной концерт. В воздухе пахнет истерией, и это — замечательное чувство.
«За холмами и вдали» заканчивается под бурю воплей, криков и рева. Роберт Плант впервые заговаривает с аудиторией. У него акцент уроженца срединных графств — он звучит мягко, приятно и очень по–английски. Меня не удивляет, что он так говорит, я слышал его голос на пленках, которые Зед записывал с радио.
— Наш второй вечер в Глазго, — говорит он, что вызывает новую бурю приветственных криков. — Второй раз мы здесь за четыре с половиной года и, признаюсь, давно бы пора было приехать, — продолжает он. — Мы в восторге от того, что он упомянул Глазго. — Мы пробыли здесь часов тридцать шесть — может быть, даже сутки — и у нас были проблемы…
Это вызывает фантастические овации. Тем временем на фоне Джимми Пейдж настраивает гитару. Джон Пол Джонс тихо стоит со своим басом и разглядывает публику. Аромат масла пачули овевает меня.
— Эта песня про нашего друга, ему где–то девятнадцать лет, и у него тоже бывали проблемы… он больше не выносит стерв…
Они заламывают рифф из «На крыше, на черепице», которая всегда была одной из моих любимейших композиций «Лед Зеппелина», хотя это и не самый прославленный их номер. Затем эффектно сделав паузу после риффа они вместо нее принимаются за «Черного пса». Это, конечно, первая композиция их четвертого альбома, который вышел в недавно, в этом же году, я уже прослушал ее сотни раз у себя в комнате. Тысячи раз. Я знаю все слова, потому что пою их каждое утро, разнося газеты. Я скачу вверх–вниз и мотаю головой так, что волосы вихрятся вокруг, и начинаю подпевать. Это чудесно. В жизни не было ничего лучше.
ШЕСТЬДЕСЯТ ДВА
«Лед Зеппелин», играющие в «Гринз–Плейхаусе» — лучшее ощущение на свете. Я никогда не смогу пережить ничего подобного. Ни одна группа музыкантов на меня больше не в состоянии оказать такого воздействия. Я для этого слишком стар. Я об этом жалею.
Нет сомнения, что многим людям памятно такое чувство.
— Оно, конечно, может быть, не связано с «Лед Зеппелин», — признаюсь я Манкс. — Я не стану утверждать, что банда, которая столько значила для меня, должна значить столько же для всех.
Манкс говорит, что когда ее сводный брат сходил на легендарного Кул Херка, человека, который изобрел брейк–бит, он настолько этим увлекся, что несколько недель не мог говорить ни о чем другом.
— И я знаю женщину, которая говорит, что ее жизнь преобразилась после того, как она побывала на «Нирване», — продолжает Манкс. — Она три месяца подряд слушала их первый компакт. По десять часов ежедневно, а когда, в конце концов, сходила на их выступление, то увлеклась до того, что бросила работу и принялась учиться играть на гитаре.
Это может быть Элвис Пресли, «Роллинг Стоунз» или «Паблик Энеми». А может быть, вечер, когда ты услышал ди–джеев Химозу и Бурю, был лучшим в твоей жизни. «Мэник Стрит Причерс», «Смитс», «Секс Пистолз», Тодд Терри, Мэрилин Мэнсон, кто угодно. Банда, которая сделала жизнь сносной, когда ты сидел безвылазно в своей спальне, а против тебя ополчился весь мир. По крайней мере, один раз в твоей жизни все было идеально. «Лед Зеппелин» в Глазго. До этого я ходил грустный, после — разочарованный. Но когда банда играла, все было в порядке.
ШЕСТЬДЕСЯТ ТРИ
Все больше людей наплывает к сцене, поближе к банде. Иные новоприбывшие протискиваются сбоку, оттесняя нас с Черри назад. Черри не желает с этим мириться и пробивается обратно. Я ныряю следом за ней. Нельзя не восхищаться ее решимостью. Такими темпами она скоро вообще вырвется на сцену.
Зед по–прежнему в самом первом ряду. Никаким новоприбывшим его не своротить. Грег с Сюзи так далеко к сцене прорваться не смогли. Я рискую оглянуться и, хоть я не уверен, но, по–моему, вижу краем глаза, как они держатся за руки, а банда затягивает медленный блюз «С тех пор, как я тебя люблю».