— Джимми Пейдж! Джимми Пейдж! — говорит Роберт Плант, и опять грохочет «Целая уйма любви», как поезд у Сентрал–стейшн в Нью–Йорке, потерявший управление и летящий к катастрофе. Идеальный гитарный рифф повторяется снова и снова. Та–да та–да ДА та–да та–да. Зрители сходят с ума и карабкаются на сцену. Охрана с боем спихивает их. Гитара обрывается в раскат барабанов и — конец.
— Спасибо всем огромное! Спокойной ночи!
ВОСЕМЬДЕСЯТ
Зрители в тоске кричат «бис». Я вою вместе с ними, но я уже отчасти пришел в себя — до меня начинает доходить, что я целовался с Черри. Она по–прежнему держит меня за руку и явно не собирается отцепиться. Эйфория понемногу выветривается, я начинаю осознавать, что все пошло не так. Меньше все на свете мне нужно заводить отношения с Черри.
Я отнимаю у нее свою руку и оглядываюсь по сторонам. Мне улыбается Зед. Я в ответ тоже улыбаюсь, но через силу. Зед же говорил мне, чтобы я гулял с Черри. Он явно видел, как мы целуется и держимся за руки, и решил, что это путевая мысль. Я в этом не убежден. Черри выросла в моих глазах, когда рванула к сцене. Она определенно показала себя куда более активным и преданным поклонником «Лед Зеппелин», чем Сюзи, которая осталась где–то сзади, возможно — из вредности. Но Черри — это не Сюзи с золотыми волосами, и никакой восторг от «Лед Зеппелин» этого не изменит.
Я представляю, что́ начнется в школе, если народ узнает, что я гуляю с чумичкой Черри. Все будут смеяться. У меня вспыхивает лицо — я понимаю, что ребята из школы, возможно, видели, как мы с ней целовались. Я отступаю назад, подальше от нее. И хотя Черри, сияя улыбкой, смотрит на меня, я стараюсь не встречаться с ней взглядом — вместо этого я усиленно начинаю орать «бис».
Группы всегда играли на «бис» в «Гринз–Плейхаусе», однако иногда это было чистой проформой. Если группа так себе, и зрителям, в общем, фиолетово, музыканты выждав тридцать секунд возвращались на сцену. С «Лед Зеппелин» было наоборот. Зрители истерически орали, требуя их возвращения, но сцена долго оставалась пустой — куда дольше, чем на любом другом концерте.
Концерт — по–английски «gig». Интересное слово. Оно раньше означало что–то вроде повозки, а также прихоть, волчок или ветреную девицу. «Оксфордский словарь» не знает, почему оно стало означать еще и музыкальное мероприятие. «Словарь Брюэра» говорит, что впервые его использовали в этом смысле американские джазовые музыканты в тридцатые годы, но откуда это слово произошло, он не знает.
Вышибалы пользуются передышкой, чтобы снова занять свои места перед сценой, и нас оттесняют назад. Черри не отпускает меня, и мы оказываемся рядом с Грегом и Сюзи.
— Фантастика! — орет Грег мне в ухо. Я ощущаю, что не только выпивка и группа порадовали Грега. Он сблизился с Сюзи. Из–за Фионы и Зеда Сюзи жутко расстроена. Ей очень даже может потребоваться немедленное утешение. Сегодня дома у Сюзи никого — ее родители уехали. Я отчаянно пытаюсь нащупать способ отшить Грега и утешить ее самому.
Поэтому я отпускаю какой–то смехотворный комментарий насчет Атлантиды, которая вознеслась из волн, чтобы приветствовать Фантастическое Драконье Войско. Грег смотрит на меня с жалостью, как мужчина, который уже вырос из детских игр. Сюзи вообще на меня не обращает внимания и отворачивается к сцене.
Я проклинаю себя за то, что сморозил такое. В момент накала страстей и возбуждения вечно я делаю все не так.
Зед налетает на Сюзи и улыбается ей, и начинает заливаться о «Лед Зеппелин». Сюзи смотрит на него холодно и прижимается к Грегу. Черри хватает меня. Она снова надела очки, у нее возбужденный вид.
— А теперь я могу вступить в Фантастическое Драконье Войско? — кричит она.
Я ее ненавижу.
Зал ревет. Никто не сойдет с места, пока мы не услышим «бис». Когда «Лед Зеппелин» снова выходят на сцену в руках у Роберта Планта цветы.
— Это цветы Дженни! — радостно орет Зед и бесстрашно вскакивает на какой–то уцелевший обломок сиденья и начинает приплясывать. В мире Зеда нет ничего неправильного. Он по–прежнему в своей бекеше, но снял футболку и размахивает ею в воздухе, как маленьким, но победоносным знаменем «Лед Зеппелин». Его голая грудь блестит, как у Роберта Планта.
Джимми Пейдж начинает риф из «Сердцеедки», и толпа снова взрывается.
ВОСЕМЬДЕСЯТ ОДИН
Я представлял себе американских астронавтов, летящих по орбите Земли. У них были друзья, которые ходили по Луне, и родственники, которые воевали во Вьетнаме. Президент Никсон был в восторге от обоих подвигов. Астронавты, возможно, потеряли родственников во Вьетнаме, а эти самые родственники, возможно, ходили смотреть на «Лед Зеппелин» за год до того, как их призвали в армию. Они были среди тех 16 тысяч зрителей в «Спектруме». Это куда больше, чем могло вместиться в «Гринз–Плейхаус», но никого из зрителей в Глазго не ждала гибель во Вьетнаме. Я читал, что «Целая уйма любви» была очень популярна у американских войск во Вьетнаме, но не знаю, так ли это на самом деле.
Я представлял себе, как астронавты пролетали над Глазго, и на приборах у них появлялись странные мощные сигналы. Они глядели на Шотландию и удивлялись, откуда эти мощные выбросы энергии, но их приборы еще были недостаточно совершенны, чтобы это установить.
Высоко над ними инопланетяне, составлявшие карту солнечной системы, также замерли и посмотрели вниз. Их приборы были куда совершеннее, и инопланетяне знали о концерте «Лед Зеппелин». Такие у них были совершенные инструменты, что можно было прочесть плакаты на стенах и услышать музыку. Они ее записали и отослали на свою родную планету. «Лед Зеппелин» шествовал по Вселенной.
ВОСЕМЬДЕСЯТ ДВА
Теперь я дальше от сцены. Сюзи и Грег по–прежнему рядом со мной. Видеть, как Сюзи держит за руку Грега, — это все равно что получить отравленную стрелу в сердце. Пятнадцать лет, а жизнь уже кончена. Мне тяжко. Я погребен под пылающим цеппелином.
И все же невероятная мощь «Лед Зеппелин» такова, что едва они начинают играть вновь, мои проблемы меркнут. В «Сердцеедке» есть великолепный момент, когда музыка прекращается, и вступает Джимми Пейдж с длинным гитарным соло. В записи это всегда кульминационная точка, а вживую — еще лучше. Это небывалое гитарное соло. Это гитарное соло, которое сдвигает планеты и приводит в гармонию Вселенную. Мои горести тают. Снова ударяет рифф. Мне всегда нравились риффы. Этот — очень хороший, я готов слушать его снова и снова.