Кларенс в полном недоумении придержал коня. Ни впереди, ни сбоку, ни сзади он никого не видел. Эти слова - испанские слова - порождались воздухом, небом, далеким горизонтом. Или он еще грезит? По его спине пробежала дрожь, словно вдруг подул холодный ветер. Но тут раздался другой таинственный голос - недоверчивый, насмешливый, но столь же отчетливый и близкий:
- Карамба! Что это за речи? Ты бредишь, друг Педро. Его оскорбления все еще свежи в твоей памяти. У него есть бумаги, подтвержденные его разбойничьим правительством; он уже владеет поместьем, купив его у такого же вора, как он сам. И все коррехидоры на его стороне. Ведь он же один из них, этот судья Пейтон.
Пейтон! Кларенс почувствовал, что от негодования и удивления вся кровь прихлынула к его лицу. Он машинально пришпорил лошадь, и она стремительно рванулась вперед.
- Guarda! Mira!* - сказал тот же голос, на этот раз быстрее и тише. Однако теперь Кларенс разобрал, что он доносится откуда-то сбоку, и в тот же миг из высоких зарослей овсюга показались головы и плечи двух всадников. Тайна объяснилась. Незнакомцы ехали параллельно дороге, на которую сейчас выбрались, всего в двадцати ярдах от нее, но по нижней террасе, и высокие метелки овсюга заслоняли их от посторонних глаз. Они были закутаны в одинаковые полосатые серапе, а их лица были скрыты полями жестких черных сомбреро.
- Buenas noches, senor**, - сказал второй голос вежливо и настороженно.
_______________
* Осторожно! Смотри! (исп.).
** Доброй ночи, сеньор (исп.).
Подчиняясь внезапному побуждению, Кларенс сделал вид, что не понял, и только переспросил:
- Что вы сказали?
- Добрая ночь вам, - повторил незнакомец по-английски.
- А-а! Доброй ночи! - ответил Кларенс.
Всадники обогнали его. Их шпоры звякнули раз, другой - мустанги рванулись вперед, и широкие складки серапе захлопали, словно крылья летящих птиц.
ГЛАВА IV
Роса так и не выпала, и ночь была очень прохладной, но утром солнце поспешило бросить на ранчо Роблес пылающий взор, если позволительно прибегнуть к подобной метафоре, чтобы описать сухой, почти печной жар, опаляющий долины прибрежного калифорнийского хребта. К десяти часам глиняная стена патио так нагрелась, что бездельничающие вакеро и пеоны уже с удовольствием прислонялись к ней, а от деревянной пристройки веяло терпким духом смолы - это сохли в горячих лучах солнца еще сыроватые доски. И, несмотря на ранний час, цветы вьющейся кастильской розы уже никли на столбах новой веранды, почти их ровесницы, смешивая свое слабеющее благоухание с ароматом горячего дерева и более земным запахом горячего кофе, который царил тут повсюду.
Собственно говоря, изящная утренняя столовая с тремя огромными окнами, которые никогда не закрывались, так что каждый завтрак был словно пикник на свежем воздухе, представляла собой плод тщетных усилий южанина Пейтона воссоздать ласковую баюкающую негу своего роскошного родного Юга в этом краю, где климат не только не был тропическим, но сохранял суровость и в самую большую жару. В это утро по столовой гулял холодный сквозняк, и все же судья Пейтон сидел там между открытыми дверями и окнами, ожидая в одиночестве появления своей супруги и юных девиц. Пейтон был в довольно дурном настроении. Дела на ранчо Роблес шли не слишком хорошо. Грубиян Педро накануне вечером покинул его пределы с проклятием, напугавшим даже вакеро, которые, хотя и питали к нему ненависть, пока он был их товарищем, теперь вдруг, казалось, сочли, что, прогнав его, судья нанес оскорбление им всем. Пейтон, в глубине души сознававший, что его гнев был не слишком справедлив и вызван неверным представлением о случившемся несчастье, тем не менее, как все упрямые люди, склонен был теперь преувеличивать значение наглой выходки Педро. Он убеждал себя, что только выиграл, избавившись от этого бездельника и буяна, чье высокомерие и злоба угрожали порядку на ранчо, но в то же время никак не мог забыть, что нанял Педро, как потомка давних владельцев этой земли, желая успокоить его сородичей и уладить местные раздоры. Ведь бедняки мексиканцы и метисы все еще были привязаны к своим бывший господам и даже больше этих последних принимали к сердцу честь их сословия; хотя знатные испанские семьи и заключали сделки с американцами и уступали им свои земли, однако их прежние арендаторы и слуги не слишком с этим считались. Пейтон убедился в этом, когда он представил в Земельную комиссию документы, удостоверявшие законность его прав на ранчо. В последнее же время возникли слухи, что какие-то неизвестные наследники предъявили претензию на часть земель, входивших в старинное пожалование, а это подвергало опасности самый его титул на владение.
Но вот голоса и звук легких шагов в коридоре возвестили о приближении запоздавших дам, и Пейтон быстро поднял голову. Как ни занимали его тревожные мысли, он все-таки был изумлен и против воли восхищен переменой в наружности Сюзи. Впервые она надела длинное платье, которое сразу придало ее фигуре зрелость, и это преображение поразило его, мужчину, куда сильнее, чем оно могло бы поразить любую женщину, посвященную в тайны девичьих туалетов. До сих пор он как-то не замечал, что ее фигура и осанка становятся все более женственными; эти новые черты были с самого начала совершенно очевидны для ее матери и Мэри, но он разглядел их только теперь, благодаря юбке, ставшей длиннее на несколько дюймов. Его мужскому взору она не просто показалась выше, нет, эти несколько дюймов не только удлинили одежды богини, но и усугубили окутывавшую ее тайну; они заключали в себе не столько провозглашение расцвета, сколько намек на то, что расцвет этот скрыт. Впечатление, которое новая Сюзи произвела на Пейтона, было столь велико, что сердитая нотация по поводу ее вчерашней детской выходки замерла у него на губах. Он почувствовал, что перед ним уже не ребенок.
Он встретил их той же улыбкой насмешливого одобрения, которой мы почему-то всегда улыбаемся своим близким, когда не хотим потакать их тщеславию. На самом же деле Пейтон думал, что Сюзи выглядит в этом новом взрослом платье очень хорошенькой и что, когда она стоит вот так рядом с его женой, то пышная красота и фигура последней отнюдь не проигрывают в сравнении, и такое соседство не только не старит миссис Пейтон, но наоборот, Сюзи кажется ее сверстницей, и они выгодно оттеняют друг друга. Вдобавок на всех трех, включая Мэри Роджерс, были самые их свежие и яркие утренние платья, и судья усмехнулся полушутливой, полусерьезной мысли, что его со всех сторон теснят взрослые представительницы прекрасного пола и он остался в безнадежном меньшинстве.