Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.
«Где друзья? — пробормотал я. — И надежды растерял я,
Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает грудь…
Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь…»
Вдруг он каркнул: «Не вернуть!»
Вздрогнул я от звуков этих, — так удачно он ответил,
Я подумал: «Несомненно, он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто, повторял его всечасно
За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни суть,
Стало слово «Не вернуть!»
И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово
И на что он так сурово мне пытался намекнуть.
Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув: «Не вернуть!»
Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает грудь,
И на бархат однотонный, слабым светом озаренный,
Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть…
Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,
Никогда уж не вернуть!
Вдруг — как звон шагов по плитам на полу, ковром
покрытом!
Словно в славе фимиама серафимы держат путь!
«Бог, — вскричал я в исступленье, — шлет от страсти
избавленье!
Пей, о пей, Бальзам Забвенья — и покой вернется в грудь!
Пей, забудь Линор навеки — и покой вернется в грудь!»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
«О вещун! Молю — хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит
ныне, —
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв, заснуть?»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
«О вещун! — вскричал я снова, — птица ужаса ночного!
Заклинаю небом, Богом! Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
«Слушай, адское созданье! Это слово — знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак — твой
путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все сидит он,
Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив мне
в грудь,
Свет от лампы вниз струится, тень от Ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть…
Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!
ВОРОН[71]
Как-то полночью глубокой размышлял я одиноко
Над старинным фолиантом — над преданьем давних лет,
И охваченный дремотой, стук услышал, но отчета
Дать не мог: стучится кто-то, увидав в окошке свет.
«Гость, — промолвил я, — стучится в дверь мою, завидев
свет, —
Ничего другого нет!»
Вспоминаю все я снова. Это был декабрь суровый
И поленьев блеск багровый тускло падал на паркет.
Тщетно ждал зари рожденья, в книгах не найдя забвенья.
Я хотел забыть Линору — ранней молодости свет!
Ангелы зовут Линорой — деву, свет ушедших лет.
В мире имени ей нет!
Шорох шелковый, не резкий, алой, легкой занавески
Наполнял безмерно страхом, погружая в смутный бред!
Сердце бедное смиряя, все стоял я, повторяя:
«То, наверно, гость, блуждая, ищет дверь? Кто даст ответ?
Гость, доселе незнакомый, в дверь стучится? Где ответ?
Только он, другого нет!»
И душа окрепла сразу. Не колеблясь уж ни разу,
«Сэр, — я молвил, — или леди, извинения мне нет!
Засыпал я, вы не знали, слишком слабо вы вначале,
Слабо в дверь мою стучали. Но, заслышав вас, в ответ
Двери распахнул широко, распахнул я их в ответ:
Только тьма, иного нет!»