Нет, какое там горе?
(Ельник, холмик, снега?)
Увезут в крематорий,
Да и вся недолга.
Ни тоски, ни обиды.
Не вернемся домой.
Падай с неба Флориды,
Пепел серенький мой!
Нет, какие могилы?
(Галка, осень, дожди…)
На Ваганьковском, милый,
Не позволят, не жди.
Что ж, ничуть не обидно:
Ведь в могиле темно
И березок не видно,
И не все ли равно?
* * *
Я с тобой не поеду
В голубую Тоскану.
По остывшему следу
Возвращаться не стану.
Помню двух флорентинок —
И сестер их в Уффици.
Где кончается рынок,
Там хотел я родиться.
Как пестра Санта Кроне!
Как прохладна Капелла!
Микеланджело: тело,
Утомленное, Ночи.
Мощь и строй синьории,
Пестрота кампаниле.
Мы о чем говорили?
О тебе, о России.
Вход в прохладную казу,
Купол, свет, черепица.
Мне хотелось там сразу
Умереть и родиться.
* * *
– Ты Микки Мауса не признавал. Ты говорил:
— Таких существ на свете нету. –
Мой семилетний друг, скептический зоил,
Постранствуй по другому свету!
Твой простодушный ум, твой простодушный смех…
Ты не подозревал, что в той, загробной жизни
Ты встретишь существа еще страннее тех,
Которые придумал Дизни.
Ты не подозревал, что сам Иеронимус Босх
Не мог вообразить невероятных тварей,
Какими населил не Вельзевул, а Бог
Свой светлозвездный бестиарий,
Что даже на Земле есть мириад существ
Необычайней, чем мышонок Микки.
Но что Земля? Что ад? Теперь — ты житель мест,
Где светят ангельские лики.
* * *
Не веря ни в какое перевоплощение,
Поэт молился: сделай милость,
Чтоб это маленькое недоразумение
Благополучно разъяснилось!
Ты на меня наслал болезни — но зачем они?
Не надо. Исцели поэта,
Чтобы успел он спеть Тебе свои Те Deum'ы
Вот в этой жизни, в теле этом!
Я знаю, жизнь моя висит на тонкой ниточке.
Удушье. Отворяю окна.
Но даже кровь моя стучит почти ямбически,
Четырехстопно, семистопно!
О, дай мне срок из слов «любовь»,
и «кровь», и «пение»,
А также из любви и крови
(И тра-ля-ля), — о, дай создать стихотворение
Прекрасней райских славословий!
* * *
Существа из далеких галактик
С нами выпьют на ты, я уверен,
И по-русски споют нам про чубчик,
Кучерявый, с прононсом просвирен,
Как советовал Пушкин-арапчик.
Уроженцы кометы Галлея
Обожают святая Россия.
Им сказали в Святом Ленинграде,
Что поют при церковном обряде
Про китайца в саду, в огороде.
А в созвездии Пса, где не лает
Каждый третий, проверено всеми:
На Руси при царе Николае
Проживали в Москве и Батуми
Люди с пёсьими все головами.
И турист из Большого Шакала
Знал: Москва при царе состояла
Из одной деревянной матрешки.
Потому-то она и сгорела.
Но пришел царь Сталтан или Мушкин
И построил две новых матрешки.
* * *
Был освещен торжественный фасад
Парижской оперы. И был высок, велик
Триумф крылатых Муз, божественный парад.
Я помнил те венки, простертые в закат,
И надпись «Poesie Lyrique».
Я жил в Париже целых восемь лет,
Уехал тридцать лет тому назад.
Там жили русские поэты. Больше нет
В живых почти ни одного. Конь Блед
Умчал их в тот, небесный вертоград?
В землице Франции они лежат.
Они писали русские стихи.
Они из-за кладбищенских оград
Кивают мне: — Хотелось бы, собрат,
В Россию… А? Да где ж: дела — плохи.
В землице русской? У березок, в ряд?
Нет, вряд ли. И мечтать напрасный труд,
Что наши трупы въедут в Петроград
(Что бронзовые Музы осенят
Храм Эмигрантской Лирики?). Капут.
А вот стихи — дойдут. Стихи — дойдут.