— Ну и что из этого? — спросила она.
Я совершенно не представлял какой из этого может последовать вывод, тем не менее довольно бойко сказал:
— Из этого вот что…
Ну, ну, ворочайся там, во рту, раз ввязал меня в это дело!
— Я зашел, во-первых, познакомиться, а во-вторых, попросить вас, чтобы все осталось в тайне.
Девушка удивилась:
— От кого?
— Ото всех! — твердо сказал мой язык.
Началась какая-то оперетта.
— Но я вас совсем не знаю, — сказала девушка.
— Это не важно, — с достоинством сказал я, — главное, чтобы об этом никто не узнал.
— О чем?
— Ну вот обо всем. Я ж вам говорил.
— Вы мне ничего не говорили.
— Да??
— Да, ничего.
— Вот как… странно. Мне казалось, что я говорил. Ну вот о том, что мы находимся здесь, — это тайна.
— Ах вот что…
Она хотела подбочениться, да в руке ножик у нее. Увидела — улыбнулась.
— Это я картошку чищу.
— Для получения калорий? — сострил мой язык.
— Нет, поджарить хочу.
Я почему-то взял из ее рук ножик. Это был обыкновенный кухонный ножик, ничего особенного.
— Острый, — как идиот, сказал я.
— Батя точил.
Я вернул ей нож, с ужасом обнаружив, что рука моя потеряла всякую гибкость и двигается так, словно сделана из двух поленьев.
— Тут к вам утром мой один солдат приходил, вы уж извините, если что не так… больше не повторится.
— Да что вы, — засмеялась девушка, — он ничего такогоне говорил. Только паклю спросил, я ему дала. Он только жутко покраснел и ушел. Я как раз тоже уходила. Молчаливый какой-то парнишка.
Я не знал, верить ли своим ушам.
— Да, — сказал я, — он у нас мрачноват. По строевой подготовке у него плохо. И после некоторого случая молчит. Замкнут в себе.
После какого случая Шурик «замкнут в себе», я просто не представлял.
— После какого случая?
— В танке он горел, — сказал я, — но чудом спасся.
Почему я стал врать — непонятно.
— У нас тоже пожар лесной был в прошлом году, — сказала девушка, — с самолетов водой гасили.
Я решил не продолжать свой мюнхгаузенский цикл.
— Значит, договорились. О нас никому ни слова.
— Да. Вы только скажите своим солдатам, чтобы они лес молодой не рубили. Пусть сухостой берут, а живое не трогают.
— Все будет в порядке.
Потом я решил сострить:
— Разрешите идти? — и вытянулся по стойке «смирно».
Несмотря на очевидную глупость моих действий, девушка вытянула руки по швам и сказала:
— Идите, сержант!
Я не могу сказать — «мы рассмеялись». Она улыбнулась, а я по-гусарски заржал и, кажется, подмигнул ей. Слетев с крыльца, я вспомнил свою заветную фразу — за девушкой уже закрывалась дверь.
— Приятно было познакомиться! — крикнул я.
Но дверь закрылась, и, приятно ли было ей со мной познакомиться, я так и не узнал. Несмотря на это, я прилетел к машине таким счастливым, что Шурик дымом поперхнулся.
— Полевая кухня проехала, товарищ сержант.
— Вы где дрова берете?
— В лесу, товарищ сержант.
— Я сам понимаю, что в лесу, а не в реке. Вы молодняк, случаем, не трогаете?
— Избави Бог! Приказ по армии знаем.
— Учтите, Ткаченко, чтобы не было ни одной порубки.
Шурик поглядел на меня с состраданием. Ну и накрутила тебя эта баба — говорил его взгляд.
— Вы не думайте, Ткаченко, разведка разведкой, а за это дело ох как взгреть могут!
— Я понимаю, — умудренно сказал Шурик.
Мы помолчали.
— Ты, кстати, в танке никогда не горел?
— Шутка? — спросил Шурик.
— Нет, я серьезно спрашиваю.
— Да я и в танке-то никогда не был, не то чтоб горел. За трактором работал. ДТ-75.
— Ну как тебе объяснить… если зайдет невзначай разговор и кто-нибудь у тебя спросит, горел ли ты в танке, ты скажи, что горел. Это просто моя личная просьба к тебе. Договорились?
Шурик обиделся.
— Вы, товарищ сержант, петуха в лапти не рядите! Кто ж это у меня может спросить?
— Ну вот хотя бы Сеня. Или еще кто.
— Кто?
— Мало ли кто… Ну, в общем, учти. Некоторые думают, что ты в танке горел.
— На этом выезде одни загадки имею, — сказал Шурик.
Твердо уверенный, что он стал жертвой какого-то сложного розыгрыша, он отправился в палатку.
Я связался с Вовиком и передал ему всю имеющуюся информацию. Эх, был бы он рядом! Мы бы выступили с ним перед этим крыльцом в таком парном дуэте, как сказал про нас однажды гарнизонный конферансье старшина Сакк, что… она… она… Да как же ее звать? Так и не узнал, баклан! Приятно познакомиться! Так я сидел в своей машине и ругал себя, и не забывал посматривать на дорогу и мост, и вел аппаратный журнал, и вдруг услышал в палатке приглушенную беседу. Шурик что-то горячо шептал, а Вайнер со сна громко сказал: «Заболел ты, Шурик, какой танк?» Чтобы мои друзья не развили этого бесперспективного тезиса, я вызвал Вайнера на инструктаж (всю ночь он должен сидеть в кустах у дороги, отмечать передвижения войск), а сам улегся в палатке с томиком стихов Мартынова. Я ничего не знал об этом поэте и считал его молодым, только что кончившим десятилетку.
Я лежал на шинели, высунувшись из палатки и чуть раздвинув маскировочные ветки. Для того чтобы всмотреться в вечер, чтобы запомнить его, чтобы не ушли навсегда из моей жизни этот малиновый закат над черными заборами лесов, эти неповторимые минуты, когда все прекрасно меняется, подчиняясь гармонии уходящего света. Я видел черный дом с желтым огоньком в окне, видел, как на луга садятся ночные туманы. И ночь с черными знаменами неслышно ступает по росистым травам. Вот и окно погасло. Может быть, она сейчас стоит у окна и вглядывается в темноту, пытаясь отыскать на краю поляны палатку, которую и днем-то с двух шагов не разглядишь… Может, она ждет, что я сейчас пройду через поляну, постучу к ней и скажу:
— Ваше приказание выполнено полностью, топим только сухостоем, молодняк не жгем… Я вам вот что хочу сказать, поскольку я человек военный, в любую минуту меня могут позвать в машину, о которой я вас просил никому не говорить, я приму радиограмму, и через десять минут моя машина уже покатится по шоссе. Потом ее погрузят на платформу и повезут на север, далеко от вашего дома. Мы уедем далеко, очень далеко, и, возможно, я вас никогда не увижу. Никогда. Тяжелое слово, правда? Потому я и спешу. Я спешу вам сказать, что с первого взгляда…
Ну что? Что — с первого взгляда? Как — что? Полюбил!.. Так и сказать?.. Здорово! Одна девушка у меня однажды спросила утром:
— Ну ты хоть любишь меня?
— Конечно, — сказал я, хотя жутко солгал. Я не любил ее нисколечко, она мне даже не очень нравилась, просто все вышло само собой. И мне казалось, что она тоже знала, что я вру. Но, как ни странно, мое «конечно» ее полностью устроило. И больше никаких слов о любви не было. Вот у Вовика — другое дело. Он точно знал, что полюбил Светку…
Ну хорошо. Я как-нибудь объяснюсь. Скажу, что увидел, полюбил, и все. Полюбил с первого взгляда вас. То есть тебя. Какой же смысл говорить «вас», если уже полюбил? А она скажет — мой милый сержант, я вас тоже полюбила с первого взгляда и буду любить всю жизнь! Я обниму ее и поцелую. Один раз… И пусть только Шурик скажет, что он не горел в танке! Шкуру спущу! Шурик храпел, как будто все это его и не касалось. Я толкнул его в бок.
— Чего, чего? — спросил он со сна.
— Демаскируешь нас храпом. Все мероприятие ставишь под удар. И не вздумай отказываться от танка ради твоего же благополучия.
— Ладно, — сказал Шурик, — засну, может, во сне увидаю, как в танке горю.
По дороге прогрохотала колонна машин. Если это были военные машины, Вайнер, сидевший в кустах, отметил их в своем блокноте…
Утром девушка, с которой мне было так «приятно познакомиться», несколько раз выходила из дома. Сходила за водой, прибралась во дворе. Потом вышла на крыльцо и примерно с полчаса просидела на солнышке с книжкой в руках. Мне это показалось подозрительным. Может, это что-то означает? Может, это какой-то знак мне, Рыбину? Все полчаса было очень неспокойно. Минут пять я простоял возле машины, небрежно покуривая в картинной позе. Но девушка только один раз, да и то мельком, взглянула в мою сторону и все читала, никак не показывая своего отношения к моим маневрам. Искурив гигантскую самокрутку, я так ни с чем и ушел в машину. Шурик, наблюдавший за всеми этими передвижениями из палатки, громко мне сказал: