— Ох, сержант, — сказал он, — смотри-ка, какой из тебя полуфабрикат получается — уже по ночам не спишь!
— Ладно, — сказал я, — не суйся. Ты лучше скажи — слыхал что-нибудь про летающие тарелки?
— Слыхал, — сказал он. — Это когда Костюкевич в старшинку треской запустил? Двадцать суток дали.
— Ты скажи! — ответил я…
Развивать тему не было смысла. По мосту загрохотал танк. Это ехала отставшая восемьдесят пятая…
Ну все же большие лопухи у них сидят в радиоразведке! Ну как же меня до сих пор не запеленгуют? Я целое утро просто не вылезаю из эфира — дорога превратилась в сплошную колонну войск. Вовик только успевал мне предъявлять «квитанции» на радиограммы! В это утро я снова повидал свою работу — «наши» истребители-бомбардировщики трижды нападали на дорогу. Между тем мои ребята трудились на Танином дворе. Вдруг я увидел, что с дороги к дому подъехал какой-то мотоциклист. Как только он подъехал, так стал, будто соревнуясь с Шуриком, размахивать руками, о чем-то спорить. В итоге он снова сел на свой мотоцикл и уехал, на ходу показывая Шурику кулак. Стенограммы разговора не велось, но после допроса с пристрастием я выяснил следующую картину.
ОБА. (из-за поворота услышали тарахтение мотопеда).
ШУРИК.Шумит, как самолет, а тянет еле-еле.
СЕНЯ.У него квас в бензобаке.
СТАРИК (хозяин мотопеда).Есть тут кто?
ШУРИК.Есть. Корова в сарае.
СТАРИК.Ты как разговор ведешь, сопля?
СЕНЯ.А ты, батя, что, слепой?
СТАРИК.Где хозяйка?
ШУРИК.Через два часа обещалась быть.
СТАРИК.А ты кто такой, что здесь хозяишь?
ШУРИК (вариант Шурика).Солдат Советской Армии!
ШУРИК (вариант Вайнера). Ты мне, дед, не кричи, на меня только немцы в оккупации кричали, да и те все померли!
СТАРИК.Ишь, распоясался! Живо командиру доложу, он тебя пропесочит!
ШУРИК (вариант Шурика).А ты, папаша, не лайся, я тоже могу.
ШУРИК (вариант Вайнера). (Непечатно.)
ОБА.Он сел на свой мотопед и уехал.
— А чего ему надо было?
ШУРИК.Черт его знает. Скучно одному на печи лежать, вот он и ездит на своей телеге, людям кровь пьет.
СЕНЯ.Не знаю.
Несмотря на это непонятное происшествие, дрова были распилены и поколоты, крыльцо починено. Я же за это время успел побриться, почистить асидолом значки, собрать возле машины букет цветов. Шурик, увидев букет, осуждающе покачал головой.
— Не может быть, чтобы у такой красивой девицы не было бы парня.
— Это точно, — сказал Вайнер, — парень у нее есть.
Они говорили друг с другом, явно адресуя мне свои слова.
— Конечно, он, может быть, не здесь живет…
— Да, может быть, он живет в другом месте… или в отъезде сейчас.
— Да и вообще завтра нам, видать, отсюда сматываться…
Вот это было почти наверняка. Фронт уже погромыхивал совсем рядом, за лесами шли бои. Вовик расхрабрился и передал мне: скоро будем у вас, держитесь! Да. Это было печально. Так печально, что и сказать нельзя. Я должен сегодня же объясниться. Я, конечно, не принц с летающей тарелки. Я рыжий сержант. Но неизвестно, есть ли на этих тарелках принцы, и вообще довольно проблематично само существование этих тарелок… А я — вот он, живой, земной, молодой, три лычки на погонах, вся жизнь впереди!
Она не шла через поляну, она бежала, бежала прямо ко мне, ко мне, и ни к кому другому! Косыночка сбилась набок, волосы льняные вьются по ветру, ноги загорелые мелькают среди травы. И сердце замерло! Боже мой, как я тебя люблю, Танечка! Она ворвалась в машину, прыгнула на сиденье, повернула ко мне счастливое лицо.
— Ох, ну и запыхалась! — сказала она, поправляя волосы. — Давай!
Неужели она видела, как я собираю цветы? И все поняла?! Я достал с больших аккумуляторов букет и дал ей.
— Танюшенька! Это от всей души, честное слово!
— Спасибо, — сказала она, — а где письмо?
— Я еще не написал… да я тебе все скажу просто так… словами.
Она удивленно посмотрела на меня.
— А ты что, его читал?
— В некотором роде читал, — улыбнулся я.
— Как тебе не стыдно, как тебе не стыдно! — закричала она. — Читать чужие письма — самая низкая подлость!
— Почему — чужие? Мы же говорим о моем письме. К тебе.
— О чем?
— О моем письме к тебе, — пролепетал я, чувствуя, как почва уходит куда-то из-под ног.
— О каком твоем письме? Я не понимаю, какие вы шутки шутите! Где Артуркино письмо? Я же ведь на дороге дядю Захара встретила, он мне все рассказал!.. Ну ладно, Костя, ну кончайте разыгрывать!
Ужасная догадка поразила меня.
— Это старичок на мотопеде?
— Да, — сказала Таня, — он старый уже, ноги больные, а почты много.
— Ткаченко! — закричал я.
Шурик тут же показался в двери.
— Отдай письмо.
— Какое письмо? — невинно спросил Шурик.
— Давай, давай, — сказала нетерпеливо Таня, — мне дядя Захар все рассказал.
— Ах, письмо… — Шурик полез в карман гимнастерки и вынул треугольный конверт без марки.
— От А. Метелкина, — сказал он.
— Да, — сказала Таня, — от А. Метелкина.
Она схватила конверт, посмотрела штамп.
— Шесть дней шло, — сказала она.
— Да, — сказал я, — почта плохо работает.
— Спасибо, ребята, — сказала Таня и вышла из машины.
— Мы тебе дрова наготовили, — сказал Шурик.
— Спасибо.
Она пошла по поляне, развернула письмо и читала его на ходу, спотыкаясь о кочки. Я посмотрел на Шурика — тот отвел глаза.
— Ну что, — сказали, — врезатьтебе?
— Перестань, мы хотели как лучше!
— Серьезно, — вдруг сказал Вайнер, который, как оказалось, стоял около машины, — мы видим, как ты переживаешь, а тут этот старикан привозит письмо ей от жениха. Ну мы решили притыритьего. Чтоб тебе расстройства не было.
— Хвакт, — сказал Шурик, — мы ж видели, какое дело разгорается!
— А отец у нее в больнице лежит, она к нему каждое утро ездит.
— Ефрейтор Вайнер!
— Ну вот, я к тебе как к человеку, а ты — «ефрейтор Вайнер»!
— Ефрейтор Вайнер, идите отдыхать!
— Слушаюсь!
Сеня ушел, а Шурик все топчется.
— Может, что не так вышло, товарищ сержант…
— Иди, иди…
…Днем по дороге шло много войск. Шли бронетранспортеры, танки, ракеты, пушки. Они отступали. Над ними неслись самолеты. Над этими самолетами летали другие самолеты, кружились парами в голубом небе, оставляя белые инверсионные следы. Со всех сторон грохотала артиллерия. Это шел к нам фронт. Вовика уже так хорошо было слышно, что я убавил громкость почти до минимальной… Мои мальчики переживали за меня. То Шурик заглянет — ключ ему в бардачкепонадобился, то Сеня насчет связи интересуется. Все глядят — как я, чтобы я чувствовал плечо друга. Ладно. Спасибо. И о том, что случилось, — ни слова. Только Сеня сказал — «Смотри, Седачом не стань!» Ах да, Седач… Действительно… Есть в нашей роте такой чудак. По вечерам в «личное время» этот маленький курносый парень шел в радиокласс, садился в угол и писал письма. Каждый день. Писал и никуда не отправлял. Все в роте давно знали, что девушка, которую любил ефрейтор Седач, вышла замуж. И все же Седач писал ей каждый день письма и складывал их в тумбочку. Потом, когда старшина Кормушин брал связки их двумя руками, словно намереваясь выбросить ввиду непорядка в тумбочке, Седач нес письма в свой чемодан в каптерку. И никто в роте не смеялся над ним. Только рядовой Дубчак иногда заходил в класс и говорил Седачу: «Нет, Седач, я тебе серьезно советую отослать письма в Союз писателей. Ведь у тебя скоро на роман наберется. Большие деньги будешь иметь, а?» Седач отворачивался от него, не отвечая, не сердясь, только все скрипел ручкой. Все в роте понимали Седача. Один Дубчак смеялся. И за это его все ненавидели…