Да, скорей бы наши пришли! Ну чего они там, резину тянут?Надо поднажать как следует — и все!
И мои молитвы сбылись! Вечером по мосту загрохотали плавающие танки разведроты. Я получил приказ свертываться. Я выполнил свою задачу и был уже никому не нужен. Ну, давай, дорога, гони меня от этих мест! Я уеду под другие небеса, где не летают летающие тарелки, где не видать мигающих спутников, где идет караульная служба и снег падает на снег! Шурик с Сеней свернули палатку, размаскировали машину, вывели ее на середину поляны. Вдруг с дороги вездеход — и к нам! Комбат приехал. С кузова Вовик пилоткой машет.
— Достойнейший сеньор! — кричит он.
Мне не до шуток, но традиция не может быть нарушена.
— Что скажешь, Яго? — спрашиваю я.
— Когда вы сватались к сеньоре, знал ли Микелио Кассио вашу к ней любовь?
— Нет, не знал, — сказал я.
— Это не по тексту, — удивился Вовик.
— Я знаю, — сказал я. — Это не по тексту. Это по жизни.
Комбат, кончивший с кем-то переговоры по радио, наконец вышел из машины, я доложил ему по форме. Мой отъевшийся экипаж стоял навытяжку. Комбат поздоровался со всеми.
— Сержант Рыбин, — сказал он, — действиями вашего экипажа очень доволен командующий. Объявляю вам от его имени благодарность, а от своего — краткосрочный отпуск на родину на десять суток с дорогой!
— Служу Советскому Союзу!
— Досталось вам тут?
— Один раз, — сказал я.
— Костя! — Я стоял навытяжку перед комбатом, но все обернулись. — Костя!
Таня звала! Она стояла недалеко от нас в пальтишке, накинутом на плечи.
— Я на минутку, — сказал я комбату и медленно пошел к Тане. Медленно! Как только мог.
— Вы уже уезжаете?
— Да. Мы уезжаем. А это — командир нашего батальона.
— Представительный, — сказала Таня.
Пауза.
— А я за вас дрался…
— С кем? С этим, который в танке горел?
— Нет, тогда, два года назад, в эшелоне. На станции Ламбино. Только вы меня не помните. Темно было.
— Вот бывают совпадения! — сказала Таня.
— Ну, до свидания, Таня.
— До свидания, Костя.
Мы пожали друг другу руки.
— А ваш Метелкин — принц? — спросил я.
Она серьезно посмотрела на меня и очень серьезно сказала:
— Да. Принц.
— Ну и прекрасно.
И мы разошлись в разные стороны.
— Сержант Рыбин, — сказал комбат, — несмотря на успехи, достигнутые вами, вынужден сделать вам замечание. Ваш внешний вид меня еще удовлетворяет, но внешний вид вашего экипажа!.. Посмотрите!
В самом деле, Сеня стоял перед подполковником в мятой гимнастерке, подворотничок грязный, сапоги не чищены. Шурик, изрядно поковырявшийся в моторе, вообще был похож Бог знает на кого: весь измазан, на лице черные пятна, под носом масляная полоса наподобие усов.
— Вы что, Ткаченко, в танке горели?
— Так точно, — гаркнул Шурик, — но спасся чудом!
И он покосился на меня — мол, как просил, так и ответствую. Комбат удивленно поднял брови.
— Странно, — сказал он, — ну ничего, в части разберемся. По машинам!
Мы снова расставались с Вовиком, не успев перекинуться и парой слов. Он только спросил меня:
— Любовь нечаянно нагрянет?
— Расскажу все.
Заработали моторы, поехали машины, только след от колес остался в густой траве от осенних учений…
Уже в эшелоне перед отправкой Шурик разыскал меня — я лежал с Вовиком на нарах вагона, рассказывал обо всем.
— Товарищ сержант, — сказал Шурик, — там на аккумуляторах букет у вас лежит. Так я его выброшу.
— Выбрасывай.
— Засох он весь.
— Выбрасывай.
Через четыре дня, вернувшись в свою часть, я разыскал ефрейтора Седача. Тот стоял перед умывальником, фыркал, смывая с плеч и головы мыльную пену.
— Здравствуй, Слава, — радостно сказал я.
— Здравствуйте, товарищ сержант, — удивленно сказал Седач, глядя на меня свободным от мыла глазом.
— Ну, как дела, как настроение?
— Все в порядке, товарищ сержант.
— Ну, отлично!
Я бесцельно прошелся по пустому умывальнику, поглядел на себя в зеркало, снова подошел к Седачу, который все стоял в той же позе с прищуренным глазом.
— Мойся, мойся, — сказал я, — я просто так…
— Понятно, — сказал Седач.
Я вышел из умывальника и видел в зеркало, как Седач удивленно пожал плечами и снова стал мыться, наверно, соображая, что бы все это значило, потому что за два года службы мы не сказали друг другу и двух слов. И вообще он был из другого взвода…
О Наставления и Уставы, правила заполнения радиограмм и каноны станционно-эксплуатационной службы! О, шифрованные донесения, пароли и отзывы, о, короткий язык эфира, где чувства спрессованы в три кодовые буквы, а приказы замурованы в пятизначные группы цифр! Таинственный ночной эфир полон жизни, переплетения судеб выстреливаются с антенн в ночную пустоту, в лесные запахи папоротников и крики болотных птиц. Будь же благословен голос человека, обращенный к другому человеку, выскребаемый четырехметровым штырем антенны из черных глубин эфира, из мешанины джазов, политики, метеосводок! И волчий грохот помех, как стена, вырастающий между тобой и другом. И коварные кружева полярных сияний, превращенные наушниками в равнодушный, ничем не пробиваемый шум. И пение умформеров под столом, и мигание контрольной лампочки над головой, и гигантская тень от прыгающей руки на стене. Купы ночных пепельных облаков формируются в тяжелые легионы для предстоящих гроз. И за тридевять земель поет усталая женщина. И капитаны рыбацких судов переговариваются странными словами — кухтыли, бобинцы… И инженеры самолетов сообщают на весь мир количество топлива на борту. И светятся во всем мире шкалы и риски, крутятся ручки, подгоняемые пальцем к нужной частоте, и горит свет в радиорубках и радиоцентрах, освещая все, что лежит на столе радиста, — бланки радиограмм, слова, слова… Будьте благословенны позывные друга среди ночи!
Эпилог
Я пел:
Да и чего только я в своей жизни не пел! Но здесь, в Дубне, где физики стонут от физики и интриг, в Дубне, возведенной графоманами в жанр гениальности, в Дубне, куда талдомские крестьяне приезжают за штапелем и сыром «Виола», мы почему-то выстроились в «колонну по одному» и пошли, печатая шаг. Горячая волна единства охватила нас, и Аркан, первым из нас почувствовавший это, голосом Левитана крикнул на всю улицу:
— Работают все гастрономические магазины Советского Союза!!
Мы шли строем. Мы шли в ногу. Каждый из нас был когда-то солдатом. И все мы были солдаты. А может, генералы. Правда, генералы не ходят строем.
На Волге шел «Большой праздник молодежи в честь Дня молодежи». Там лежали юные красавицы, размышляя о проходящих мужчинах. Там на воде, усыпанной головами купающихся, гордо восседали в бензиновых парах великие владельцы дюралевых лодок «казанка» и моторов «Москва». Там, в километре от огромного круга, где разъяренные элементарные частицы носились, как «мотогонки по вертикальной стене», по воде плыли баржи, издали похожие на авианосцы, бегали по песку голые дети, перепоясанные спасательными кругами, крокодилами, играли в преферанс приезжие поэты, а их случайные подруги лежали рядышком на солнце, закрыв носы кусками из вчерашней «Литературки». Но нас это мало трогало. Мы там уже были. Мы поняли существо этого мира и теперь идем совсем далеко от него, идем в строю, шагаем в ногу, будто мы и в самом деле молоды. Как солдаты. Как елочки на могилах. По горячему асфальту стучат босоножки, венгерские туфли на нейлоне, восточногерманские замшевые.