За последней березой закат истончается желтой полоской:
Это занавес ночи на нас опускает свою бахрому.
Как ни горько признаться, а всё ж оказалась земля моя плоской.
И я вместе с театром моим уплываю куда-то во тьму.
Нет, не родину страшную я потерял в суматохе вокзальной, —
Из-под лапищ ее никуда не уйти мне со словом моим, —
А кусочек пространства, где я на поверхности мира зеркальной
На рассвете июльского дня отражением плыл молодым.
В уцелевших просторах моих ветер времени дует по строчкам,
И я целую жизнь напролет от себя самого ухожу,
И разбитое зеркало я всё пытаюсь сложить по кусочкам,
И всё кажется мне, что себя я из этих кусочков сложу.
* * *
Сергею Бонгарту
Кривая ветвь совсем не за ограду,
А протянулась во вчерашний день
За птицею, которая по саду
Рассыпала рулады дребедень,
За птицей, упорхнувшей в день минувший!..
И сказочно и празднично и страшно,
Как будто мы на части время рвём,
Когда живой кусок из тьмы вчерашней
Выламываем кистью иль пером.
Как будто время трескается с хрустом,
Как будто всё идет наоборот,
И при волшебном фонаре искусства
Из будущего прошлое встаёт.
Снег столько раз ложился на карнизе,
И сколько раз седой была трава,
А вот Наташе на твоем эскизе
Всё те же солнечные двадцать два!
И в юности моей, во время оно,
Когда ещё писалось горячо —
В стихах звезда сорвалась с небосклона
И до сих пор летит она ещё.
Когда-нибудь из сумрака столовой
Я прямо в твой пейзаж перешагну —
На озеро, где по воде лиловой
Ты чайной розой расплескал луну,
Войду туда, где в бешеном нахлёсте
Светящиеся влеплены мазки.
И непременно ты заглянешь в гости
Когда-нибудь ко мне, в мои стихи.
* * *
Как им заплатит воля равновесья?
Гумилев
А называют землю Колыма.
(Того убили, тот сошел с ума.)
А есть еще другая — Воркута.
(Не сыщешь ни могилы, ни креста.)
Под снегом примиряющим России
Вповалку спят чужие и родные.
А где-то в дальних США, за океаном,
Есть кладбище с названием престранным.
Есть кладбище. Животные на нём
В своих могилах спят последним сном.
Вот памятник, заботливой рукою
Воздвигнутый над свинкою морскою.
А вот мемориальная плита
Над прахом незабвенного кота.
А рядом что-то наподобье раки
С останками возлюбленной собаки.
И вот теперь раздумываю здесь я
О гумилевской воле равновесья.
А на уплату равновесья хватит?
Или оно, смеясь над нами, платит
За ужас общей ямы с братской давкой
Плитою намогильною над шавкой?
* * *
Опять кругом слезливая зима.
От непрестанно гаснущих снежинок
Стоят, как маслом вытерты, дома,
Как будто ряд переводных картинок.
На западе — разваренный крахмал
С вишневой растекающейся пеной.
Мне кажется, что Бога замещал
Какой-то пейзажист третьестепенный.
Я с головой почти что в шубу влез,
В калошах, в шапке, с шарфом до колена…
Не пушкинский пророк, не сын небес,
Бряцающий на лире вдохновенно,
А очень неуклюжий человек, —
Весьма несовершенное творенье, —
Шагающий неловко через снег
В очередное сверхстолпотворенье.
У каждого есть множество обид.
Любой из нас — проситель с челобитной.
И, может быть, всех громче говорит
Тот, кто на свете самый беззащитный.
* * *
Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой,
Что судьба набросала на стол мне богатые яства,
Что я вытянул жребий удачный и славный… Постой —
Я родился.под красно-зловещей звездой государства!
Я родился под острым присмотром начальственных глаз.
Я родился под стук озабоченно-скучной печати.
По России катился бессмертного «яблочка» пляс,
А в такие эпохи рождаются люди некстати.
Я родился при шелесте справок, анкет, паспортов,
В громыхании митингов, съездов, авралов и слётов,
Я родился под гулкий обвал мировых катастроф,
Когда сходит со сцены культура, своё отработав.
Только звёзды оставь. Разлюбил я торжественный стиль.
Кто ответит, зачем эти звёзды на небо всходили?
По вселенной куда-то плывёт серебристая пыль,
И какое ей дело до нас — человеческой пыли.
Я ещё уцелел, ещё жизнь мою праздную я
И стою на холодном ветру мирового вокзала,
А звезда, что плыла надо мной, — не твоя, не моя,
Разве только морозный узор на стекле вырезала.
Оттого я на звёзды смотреть разучился совсем.
Пусть там что-то сверкает вверху, надо мной леденея, —
Мне бы дружеский взгляд да очаг человеческий — чем
Ближе к небу — как Дельвиг говаривал — тем холоднее.
* * *
Я сегодня за широким столом,
Я сегодня у себя в мастерской,
По соседству у меня за углом
Начинается бедлам городской.
Только мне на это всё наплевать,
И мне грохот никакой нипочём!
Я сегодня расставляю опять
Декорации в театре моём.
К дому дерево подвину сперва,
Всё черным оно черно от дождя,
А верхушка — ни жива, ни мертва —
Пусть качается, тоску наводя.
Вдоль по улице пущу я трамвай,
В небе провод протяну навесной —
Ну-ка, занавес давай-подымай,
Я на сцене появляюсь ночной.
Мне казалось, что сценарий хорош,
Что я знаю свою роль назубок,
А как в роль эту вживаться начнёшь –
Норовишь куда-то вкривь или вбок.
Прихожу я от волнения в раж,
Постановку всю как есть погубя,
Забываю я, что я — персонаж,
И играю самого я себя!
Вон и критик, недовольный игрой,
Сокрушительные громы низверг
И вопит, что настоящий герой
Всей душою порывается вверх!