Когда разразилась война, Сиприен Вандар перестала платить за комнату в гостинице. Но годы шли, и наступил момент, когда ей объявили, что она больше не имеет права на «отсрочку» и теперь ей следует либо заплатить за комнату, либо съезжать.
Это заявление не вызвало у нее никакого протеста, ведь в глубине души она никогда не понимала, почему пользовалась этой льготой, просто после стольких лет полагала, что теперь-то имеет на нее право. Она все же сочла необходимым устроить скандал хозяйке гостиницы, скандал весьма бурный, завершившийся в полицейском участке. В конце концов дело было улажено, и Сиприен Вандар пообещала все-таки съехать. Ей было позволено даже забрать свои вещи.
Она уехала на фиакре. На сиденье возле кучера стоял огромный чемодан, а в руках Сиприен Вандар крепко сжимала свое «растение». В гостинице в самом центре квартала, где она поселилась на этот раз, перед тем, как лечь спать, она долго-долго смотрела на него.
За годы пользования льготой она утратила привычку платить еженедельно, и теперь нужны были дни и дни, чтобы вновь ее освоить. Вскоре она вынуждена была съехать и отсюда. С собою она унесла лишь свое «растение», заботливо закутанное в газету. Сидя в маленьком кафе на площади Пигаль, она написала и отправила с пневматической почтой записку хозяевам гостиницы, в которой сообщала, что уезжает путешествовать, но тотчас же по возвращении заплатит по счету и заберет свои вещи.
Затем Сиприен Вандар отправилась к Жермене, своей старинной приятельнице, которая стала шикарной дамой и обзавелась квартиркой в квартале Эроп.
Она оставила ей свое «растение», а сама ушла как была: в одном платье, в одной-единственной рубашке, которую стирала перед сном в лохани, и так проходили день за днем, вернее, ночь за ночью. Раз в два-три дня Сиприен вставала раньше обычного, еще до полудня, и шла проведать «растение», которое поселилось на кухне, куда водворила его Жермена. Неприкрытое убожество и грязь этой кухни не поражали Сиприен, настолько эта скиталица привыкла к неуюту меблированных комнат, зато газовая плита казалась в ее представлении воплощением сказочной роскоши, символом семейного уюта и благополучия.
Но получилось так, что недели две Сиприен не могла навещать подругу. Придя снова, она узнала у консьержки, что «мадам Жермен» совсем недавно съехала с квартиры тайком, не заплатив.
Услыхав это известие, Сиприен Вандар чуть было не лишилась сознания, ноги ее подкосились, но она постаралась ничем не выдать своего волнения и тревоги и ушла, терзаемая глубоким и безмолвным отчаянием.
«Растение» погибло! Предчувствие не могло ее обмануть! Конечно, при переезде Жермена взяла с собой гораздо более нужные, более ценные вещи…
Она встретила ее через три дня, но не осмелилась ни о чем спросить…
Так постепенно Сиприен Вандар сама стала походить на растение, которое чахнет и хиреет на неподходящей для него почве.
Однажды вечером ее увезли в больницу, и там впервые за всю ее жизнь за ней стали ухаживать так ласково и заботливо, что все прежние верования вернулись к ней, как по весне возвращаются перелетные птицы. По ночам ей представлялся рай, и в этом раю вновь зеленело ее «растение», распустившее свои хрупкие цветы, под ослепительно золотым и пронзительно голубым небом…
В то утро, когда Сиприен Вандар умерла, с улыбкой скрестив на груди руки, на подоконнике у консьержки под лучами весеннего солнца ожило растение, спасенное заботливыми руками. Из земли брызнул молодой побег, и зеленый цвет его был нежен и почти прозрачен, какими бывают первые звезды на небосклоне.
ВОЕННЫЙ ЭШЕЛОН
© Перевод Л. Цывьян
Я только что получил следующее письмо, датированное 1 июля 1918 года:
«Досточтимый мэтр!
Зная ваш интерес ко всяким странностям жизни и обычаев, мы подумали, что вам, очевидно, будет небезынтересно узнать, во что смог превратить прогресс науки обычный пассажирский поезд.
Прошу принять во внимание, что, принадлежа если и не к зажиточному классу нашей страны, то по крайней мере к мелкой буржуазии и не имея возможности по причине нескольких подлинных, а отнюдь не вымышленных заболеваний добиться чести служить в армии, я за годы войны занял весьма завидное положение в торговле бакалейными товарами. Торговля ими, как вам известно, идет весьма успешно, куда лучше, чем прочими, и я заработал на ней если и не столько, сколько хотел бы, то во всяком случае гораздо больше, чем смел надеяться. И чтобы контраст между прошлым моим благодействием и нынешним горестным состоянием показался вам более разительным, приведу приблизительную цифру моих доходов. Они составляют около десяти тысяч франков в день, что совершенная мелочь, если сравнивать их с доходами некоторых „нуворишей“, которые в настоящее время являются моими товарищами по несчастью.