Больше субмарины Подводной академии Северного ветра в ракетной программе участия не принимали.
…Молодой штурмбаннфюрер и старый адмирал, посетитель и хозяин кабинета, сидели за длинным столом друг напротив друга, разделенные полированной столешницей из темного дерева. Кабинет казался огромным и пустым. Ничего лишнего. На стене огромная карта, закрытая зеленой тканью на случай, если войдет посторонний с низким допуском секретности. На других стенах висели масштабные полотна в тяжелых позолоченных рамах с вычурными завитушками. На картинах были изображены флотские баталии, в которых, понятное дело, крингсмарин были одержаны блистательные победы. В углу стоял шкаф с застекленными дверцами, на полках которого выстроились шеренги книг в темных переплетах. К нему вплотную приткнулся низкий столик на гнутых ножках, заваленный тубусами с лоциями и морскими картами.
Старый адмирал в архаическом пенсне, чисто выбритый и злой, на глазах наливался дурным румянцем. Краснота захватила лицо и теперь стремительно оккупировала лысину в обрамлении венчика сухих волос. Начальник Подводной академии Северного ветра бесстрашно орал на офицера в черной форме, брызгая слюной и размахивая руками. При этом заслуженный морской офицер ругался, как обыкновенный боцман.
Всесильная бумага, подписанная самим рейхсфюрером Гиммлером, не произвела своего обычного эффекта. Взбесившийся старый служака в чем-то даже импонировал Кемпке. Похоже, у начальника академии было свое особое мнение о молодых выскочках, которое он не считал нужным скрывать.
Из мешанины слов и ненормативной лексики выходило, что лишить флотилию единственной подводной лодки снабжения, приписанную к академии, это, мягко говоря, нонсенс. До такого могла додуматься абсолютно «бездарная сухопутная крыса, видевшая корабли на картинках, а море с пляжа». Субмарины этого типа имели неофициальное название «Дойная корова». На весь флот их насчитывалось всего менее десятка единиц, а заложенные на верфях еще четыре лодки неизвестно когда будут спущены на воду. Эта посудина была плавучим складом, снабжающим топливом, боекомплектом и продовольствием другие корабли и подлодки, находящиеся на океанских коммуникациях противника.
— Юноша, зачем вам наша «U-487»? Вы что, в кругосветку по морям собрались? Рекорд на дальность хода с самозаправкой решили установить? — Адмирал уже не спрашивал, а почти шипел. — На ней же нет ни одного торпедного аппарата! Ни одного! Вооружение — тьфу! Плюнуть и растереть! Всего два орудия и 20-миллиметровая зенитка.
Штурмбаннфюрер подчеркнуто обернулся. Хорошо, что никого, кроме них двоих, в кабинете не было. Да, давно его никто не называл юношей. Если память не изменяет, то последний раз это было в юнкерские годы. Интересно, что бы сказал старый брюзга, если бы узнал, сколько ему лет по человеческим меркам? Но по-своему адмирал прав: как гарх, он еще молод. Начальник академии, тыча пальцем в небо, попал туда, куда не должен был: «кругосветка с самозаправкой»!
Эсэсовец мягко и доброжелательно улыбнулся:
— Господин адмирал, больше ни с кем не делитесь своими умозаключениями, иначе… — Кемпке поднял руку и выразительно согнул указательный палец, словно нажимал спусковой крючок. — Шестой причал к исходу завтрашнего дня. Полная готовность в девятнадцать тридцать. Выдвигаемся по моей команде.
— В каком смысле шестой причал? Что значит «выдвигаемся»? — Адмирал пальцем оттянул накрахмаленный воротник форменной рубашки. Шея его побагровела, казалось — еще чуть-чуть, и его хватит апоплексический удар. — Это невозможно, — проблеял адмирал, — за такой короткий срок подготовить субмарину к выходу в море в дальний поход.
— Если обстоятельства тебе не нравятся, измени их. Невозможное возможно. Вот девиз на сегодня, да и на завтра тоже.
Нравоучительный тон Кемпке вогнал в уныние и не оставил никаких иллюзий собеседнику. Отстраниться от выполнения поставленной задачи не получится при всем желании.
Кемпке потер складку, успевшую лечь за время тяжелого разговора поперек его переносицы:
— «U-487» со всем экипажем поступает в мое распоряжение. — Отто тяжело стукнул ребром ладони по столу, показывая, что все точки над «i» давно расставлены.
«Все, мое беспредельное терпение иссякло!»
— Кстати, за саботаж полагается виселица, невзирая на прежние заслуги перед Германией. Насчет расстрела я погорячился, извините. — Кемпке хорошо знал, что делал, когда приберегал «саботажный» аргумент к концу разговора.
Штурмбаннфюрер произнес эту фразу с такой холодной небрежностью и вместе с тем так бесстрастно, что начальнику Подводной академии Северного ветра ничего не оставалось, как только подумать: «Придется выполнять. Как ни крути, это меньшее из двух зол».