Пока не начался очередной приступ, нужно работать. Против лихорадки не попрешь, пришла — лежи в спальнике, дрожи, смотри бредовые картинки.
Канунников оценил лежбище снайпера на краю пещеры. Замечательный вид, и сверху нависает скала. Сухо, нет ветра. Протока видна, как ладонь — каждая линия, каждый кустик. Нужно крупнее — пожалуйста, бинокль, зрительная труба, и оптический прицел. Все для состоятельных господ. Винтовка в футляре с мягкими пружинистыми вкладками. В войсках такую не видывали, только разведка Генштаба имеет это произведение гениального Мосина. Прицельная дальность небывалая, патроны немногим меньше, чем у зенитного пулемета, а вес и отдача едва ли больше, чем у войсковой снайперской винтовки. Вот поэтому и футляр, как у скрипки Страдивари. Вернее, футляр лучше: скрипок все-таки несколько, а эта винтовка одна. Одна.
Канунников прикрыл готовое снайперское гнездо зеленым парашютным шелком. Теперь нужно было подняться на плоскую вершину Пальца и проверить растопку для костра. В первый же день полковник обвесил эти сто пятьдесят метров веревочными страховками, а места, которыми веревки терлись о камни, защитил кожаными чехлами. Свиридов и Николаев должны были прибыть завтра днем. Втроем будет веселее. И проще. Канал заброски агентуры в Сан-Луисе мог без риска пропустить не больше двух человек за неделю, поэтому полковник отправился первым, захватив с собой практически все снаряжение. Это было обусловлено уже последним этапом: до Пальца Дракона приходилось лететь на маленькой авиетке агентства «Мигель Авион», берущей не более двух пассажиров. Получилось, что первый должен был лететь со всем грузом, а двое присоединятся к нему налегке, только с личными вещами и оружием. Перелет через нейтральные страны с многочисленными пересадками и сменой документов занял почти неделю, но все равно это было меньше расчетного времени движения подводной лодки.
Долгие годы, проведенные Канунниковым в тесном общении с Серапионовым, принесли плоды: вся почта «австрийскому кузену» и все обратные послания перехватывались и незаметно копировались, а через несколько часов шифровальщики Генштаба выдавали результат перехвата. Умница Серапионов был немецким агентом — сомнений не было. Канунников не осуждал Арсена Михайловича, предполагая истинные мотивы, движущие генералом. Многие талантливые российские офицеры не приняли советской власти, навязанной стране большевиками, и видели в ней страшнейшее Зло, ради победы над которым можно сотрудничать с кем угодно, хоть с нечистой силой, хоть с Гитлером. Перекрестки, Внутренняя Монголия — все это серьезно и интересно, но полковник Канунников был убежден, что Серапионов работает не против немцев, а на их стороне. Двойная игра, не более того. Я притворяюсь, что притворяюсь притворщиком…
Расшифровка последней депеши «кузена» содержала такие сведения, что медлить было нельзя. Стало ясно, что немцы готовят какой-то сверхъестественный прорыв на Амазонке и надеются получить ключи от всей системы перекрестков. Генштаб не мог допустить, чтобы каналы мгновенной переброски войск и техники попали в руки СС. Материализация черных дивизий в Монголии могла нарушить хрупкий баланс сил за Уралом, и исход войны был бы для Советского Союза стремительным и страшным. Так или иначе, отъезд генерал-лейтенанта Харитонова в Хабаровск со всем своим штатом был единственным выходом: Канунников совершенно официально и внезапно исчезал из Москвы, а по прибытии в Хабаровск сразу убывал в срочную командировку в Тибет. Когда Канунников в сопровождении смуглого носильщика и тяжелой тележки шел по летному полю в Сан-Луисе, Серапионов, наверное, уже общался с Харитоновым по телефону по поводу общего проекта, получая на иносказательные вопросы такие же уклончивые ответы.
Свиридов и Николаев должны были прыгнуть с авиетки с тем расчетом, чтобы попасть не в джунгли, а на ровный участок плоскогорья перед скалой. Птицы разворошили вязанки хвороста, но не тронули канистру с дымной растопкой. Ребята прилетят днем: ночные прыжки над Амазонкой — безумие. Канунников привел все в порядок и спустился в свой грот. Он осмотрел в бинокль джунгли, излучину протоки и голую равнину, заросшую длинной травой, как дикий кабан — щетиной. Теперь можно было вздремнуть. Сон был теплым и ласковым. Федору Исаевичу снилась няня Люли и мама Александра Никитична. На самом деле няню звали Люсиль, но маленький Федя звал ее так, как у него получалось, и это имя прижилось и понравилось всем, даже строгому деду с бакенбардами и в жестком воротнике, подпиравшем дряхлые щеки. Няня Люли держала в руках тарелку с крупной малиной, а мать кормила Федю, набирая для него полную ложечку ягод. Потом Федю умыли от розового сока и отпустили гулять, а он взял гладкую белую ореховую палку со снятой корой и стал бегать вокруг беседки. Разные доски давали разный звук, и Федя стучал и стучал по доскам, а потом ему кто-то начал отвечать из сада, тоже деревяшкой по деревяшке. Но в саду стучали совсем неправильно, и Федя зажал уши и не стал слушать, а стук все равно проходил сквозь ладошки, и Федя стал громко петь, чтобы заглушить этот неправильный стук. Полковника подбросило, как будто ток прошел по всему телу. Сон исчез; осталась только нервная деревянная дробь, летящая с плато.