— Купленный судья, с-скотина! — шипел Дэн.
Наконец Виталик решился на дальний удар. Гриценко отразил, как всегда, блестяще, но тут случайно на пути мяча попался маленький радист. Мяч стукнулся о Радия Родионовича, уронил его и отскочил к Афанасию. Афанасий пробил точно в угол, но Гриценко среагировал и на этот выстрел. Он бы отбил и этот сложнейший удар, если б мяч снова не стукнулся о лежащего на земле, размахивающего руками и ногами радиста и не влетел бы с ним вместе совсем в другой угол.
Так радист стал автором единственного гола в матче. Судья предпочел не заметить, что лежал радист в положении «вне игры», и гол засчитал. Медведь Коля подбежал к Радию Родионовичу и стал кидать его в воздух. Уважение шофера к радисту, и так огромное, раздулось до непомерных размеров.
Бабушка, не разобравшись в ситуации, снова начала тоненько вскрикивать и бросать в воздух чепчик. Так они и взлетали попеременно — чепчик и радист Радий Родионович.
Игра продолжалась еще некоторое время. Заканчивали уже в темноте, играли на слух, на запах, на изменение температуры воздуха, на вибрацию земли. Стало довольно холодно, как всегда бывает в степи в сентябре, и арбитр в знак окончания встречи выпустил в воздух двойную зеленую ракету.
Пожал руки всем игрокам и остался стоять на поле с непроницаемым монгольским выражением лица.
Бабушка удалилась в каюту, забрав с собой Хрюшу, Степашку и прочих.
Девушки заснули прямо на поле. Их не стали будить, а донесли на руках. Галю (или Машу) нес кок Афанасий, а Машу (или Галю) — Алеша. Девушка, которую нес Афанасий, улыбалась во сне. Может быть, она перепутала носильщиков? Ведь даже имена у них начинались на одну букву.
Шофер Коля нес радиста.
Запасной шофер Виталик шутки ради спрятался в шкафчике (футболистам вынесли шкафчики, чтоб они спокойно переоделись), но, когда выскочил, никого не насмешил.
Матрос Гриценко покидал поле со слезами на глазах. Он единственный не пожал руки арбитру с монгольским выражением лица.
Остальные-то, правда, хоть и пожали, поступили ничуть не лучше, не благороднее. Ночью, вместо того, чтоб читать стихи, или тупо глядеть в потолок, или спать, матросы подрались стенка на стенку.
Потом мирились мизинчиками, хотели было прочесть новые стихи в знак примирения, но почему-то не стали.
После драки сопели во сне, ворочались, шлепали разбитыми губами.
Молодой Архар все ждал, ждал. Выждал еще полчаса для верности. Решился прервать пение своего командира.
— Мой командир, — сказал он, — я видел условный сигнал: восемь желтых ракет, одна красная и три зеленых. Значит, на юго-востоке корабль с головой вашего друга.
Менге слышал его, но не мог закончить свое дело. Менге всегда заканчивал свои дела. Конечно, честь требовала собрать воинов и скакать вслед за бронеаэродромом, чтобы отомстить за друга. Но, с другой стороны, ведь надо же было и допеть?! Честь требовала закончить начатое дело. Менге не мог разрешить сложившуюся ситуацию. Менге размышлял, а когда он размышлял, он часто пел. Пение помогало сотнику принять правильное решение. Таким образом, сложившаяся ситуация разрешалась сама собой. Правильным решением было петь. Менге пытался, не прерывая пения, голосом дать знать молодому Архару, что нужно скликивать всадников. Молодой Архар догадался не сразу. Хотя и быстрее, чем сотник закончил перечислять сорок скакунов.
Через час вереница из сорока всадников скакала на юго-восток, по направлению к единственному в Монголии футбольному полю.
«Каччхапа» удалялась от него, в том же направлении, холодный ветер доносил до корабля запах лошадиного пота, задувал в мумифицированную шею Жугдэрдемидийна Гуррагчи и выходил через рот, отчего мертвая голова производила едва слышное горловое пение. Как Эолова арфа.
23. Ночью
Это пение не давало заснуть Алеше. Он вышел на палубу. В ангаре маялся от безделья Дэн.
— Дэн! — сказал Алеша.
— Угу, — мрачно ответил Дэн.
— Хорошо бы, война закончилась…
— Угу.
Алеша не знал, что сказать. Дэн выглядел как-то неприветливо. Алеша хотел поговорить задушевно, как в старые времена, но стеснялся. Молчал и Дэн. И нельзя было сказать, что молчание повисло между ними стеной. Между ними повисло ровное гудение головы Жугдэрдемидийна Гуррагчи, а вовсе не молчание. Из-за этого гудения приходилось напрягать связки, повышать голос, что совсем не способствовало задушевности.
Алеша все же попробовал.