Не испугался только Старый Архар. Он схватил Мишутку, поспешающего к бабушке. Оторвал ему лапу. Торжествующе вскрикнул.
Крик радости превратился вдруг в крик боли. Это Менге стегнул Архара плетью.
— Пришей обратно, сейчас же, — прошипел он. Архар никогда не видал командира таким злым.
— Где, где нитки! Иголки! Где! — закричал он на Афанасия. Афанасий молча принес суровую нить и шило.
Монголы медленно отступали к горизонту. На копьё предводителя была насажена голова шофёра Коли, кровь капала на островерхую шапку и на плечо Менге, тот в задумчивости смотрел на небо, искал глазами дождевые тучи, не находил, удивлялся, кровь капала снова, Менге поднимал красное лицо, удивлялся, кровь капала снова.
Экипаж «Каччхапы» в угрюмом молчании смотрел всадникам вслед.
Мишутка почесывал пришитую кое-как лапу и грозил монголам кулаком. Степашка пел про шарики, ролики, родителей-алкоголиков.
Надо было похоронить Колю. Лопат, конечно, ни у кого не было, вырыть могилу было непросто. Хорошо, что капитан вспомнил, что палуба бронеаэродрома такая же плоская, как и степь вокруг, и сообразил похоронить Колю в трюме.
Гроб несли вдвоем Алеша и запасной шофер Виталик.
За дядей Лешей увязались Хрюша, Степашка и прочие. Они никогда раньше не были в трюме. Впрочем, из экипажа никто никогда не был в трюме, если не считать механиков и машинистов. Зато механики и машинисты крайне редко бывали на свежем воздухе и в последнее время даже обедать стали внизу.
На палубе тем временем капитан, для большего сходства с поверхностью земли, снова выстроил из матросов рощу, которая качалась и свистала птичьим пением. Капитан думал, что Коле приятно было бы если б над его могилкой росли русские деревья и пели птицы. Коле бы, конечно, хотелось, чтоб деревья росли, но ему бы хотелось голландских деревьев, а не русских. Впрочем, капитан хотел как лучше.
— Где же радист? — раздраженно думал капитан. — Почему он не ходит вокруг нас, как вокруг деревьев, ведь ему же так понравилось в прошлый раз как будто оказаться на Родине!
А радист на коленях ходил вокруг своих боевых товарищей, как и в прошлый раз. Только радиста никто не видел, потому что он уменьшился уже настолько, что боялся провалиться в щель между досками. Ужасно болели колени, и хотелось в туалет. Но радист стеснялся отлучиться.
Внизу Алеша с Виталиком не знали, куда нести гроб. Наверх они не торопились, потому что там было холодно, а здесь где-то подбрасывали уголь в топку, и от нее шел жар.
— Вот, смотри, Хрюша, — объяснял Алеша, — вот эта штука называется… Э, неважно, как она называется, а используется она в трюме.
— А как она используется, дядя Леша?
— Ладно, неважно, как она используется. Используется… используется в растопочном хозяйстве. Понятно, Хрюша? Степашка?
— Понятно!.. — важно говорили куклы.
— А вот эта штука…
Цап-Царапыч пел про шарики и ролики.
Запасной шофер Виталик зажег карманный фонарь. Луч света уперся в ржавую стенку. Потом с фонариком что-то случилось, он погас, но Виталик, чертыхнувшись, смог включить его снова. Снова явился круг света, зато теперь в нем можно было увидеть не только внутреннюю поверхность трюма, а страшную рожу с большой бородавкой на носу. Рожа сощурилась и прокричала:
— Что это вы здесь делаете, на электростанции! А ну, документы!
— Ой! — пискнул Степашка, а Хрюша испуганно хрюкнул.
Рожа сердито приближалась к похоронной бригаде, стремительно увеличиваясь в размерах. Виталик не выдержал и запустил в нее фонариком. Фонарик полетел, кувыркаясь, вперед, выхватывая из темноты сплетенные трубы, шланги, пыльную мебель, какие-то железяки, всё крутилось в переменчивом свете, Степашка, дрожа, схватился за Алешину ногу, Хрюша завизжал. Фонарик долетел до стенки трюма и погас с глухим звуком. На мгновение показался свет — фонарь пробил стенку корабля — потом снова стало темно, послышалось шуршание, как будто песок стал сыпаться в пробоину. Рожа зачертыхалась и кинулась, судя по звукам, затыкать дыру, включилась сирена, Алеша с Виталиком бросили гроб с Колей и побежали к выходу. В спину им раздавалось: «Вот я сейчас кого следует позову!» Потолкавшись, люди и звери вылезли по узкой лестнице наверх.
Наверху было тихо, даже странно. Прислушавшись, можно было различить шуршание деревьев и пение дрозда, которого изображал рядовой матрос Гриценко, и кукушки, которую изображал Дэн.