— Это — Ханжа!.. Бежим… Спасемся… — сорвалось с уст Шарадзе, и она первая помчалась вперед, минуя инспектрису, с накинутым на голову белым фартуком.
— Тер-Дуярова, куда?
Скрипучий голос Юлии Павловны, словно гвоздь, прибивает к месту армянку, и бедняжка Тамара как бы обращается мгновенно в неподвижный столб.
— Баян!.. Чернова!.. Тольская!.. Галкина!.. Лихачева!.. Иванова!.. Ну, конечно, все отпетые шалуньи… — произносит инспектриса, презрительно оттопыривая нижнюю губу. — Очень жаль, что такая хорошая ученица, как Мари Веселовская, за одно с вами, и Сокольская тоже… Вообще дружба Черновой с Веселовской и Сокольской с Тольской не приведет к добру…
Юлия Павловна рассчитывала продолжать нотацию, но вдруг остановилась на полуфразе.
— Кто это так надушился? Кто посмел? Лихачева, вы? — сказала она, грозно сдвигая брови.
Красная, как кумач, Маша выступила вперед.
— Что это такое? — грозно накинулась на нее «Ханжа».
— Это… это… «шипр».
Эффект получился неожиданный.
Маша растерялась, и трепещущие губы девушки произнесли то, чего от нее и не требовалось вовсе. Вопрос инспектрисы отнюдь не относился к названию духов, он просто выражал высшую степень негодования.
— Ага, «шипр»! Вы осмеливаетесь еще и дерзить, мало того, что отравляете воздух этой дрянью!
— Это «шипр»… — уже ни к селу, ни к городу подтверждает окончательно растерявшаяся Лихачева в то время, как другие трясутся от усилия сдержать обуревающий их смех.
— Прекрасно. Вы отправитесь сегодня же в лазарет и примите ванну… Слышите ли? — Ванну, чтобы избавиться от этого ужасного запаха… — повышает голос инспектриса.
— Но… Но… Это невозможно… — лепечет смущенная Маша — я впиталась в него…
— Что такое? — грозно поднимаются брови инспектрисы, и ее маленькие глазки сверкают.
— Что?
— То есть, он… То есть, «шипр» впитался в меня… — поправляется еще более некстати Маша.
— О, это бесподобно! — насмешливо улыбается инспектриса. — Это великолепно! Молодая девушка, вступающая через полгода в свет, впитывает в себя не основы религии, не правила добродетели, а какие-то скверные духи…
— Они не скверные, m-lle. Уверяю вас; они стоят семьдесят копеек.
Последняя фраза в конец погубила бедную «Фабрику Ралле». С жестом, полным презрения, с саркастической улыбкой на тонких губах, инспектриса махнула рукой.
— Вам будет сбавлено два балла по поведению за «шипр» и два за дерзкий ответ, — проскандировала она зловещим голосом и тотчас же обратилась к другим воспитанницам, отвернувшись от вконец смущенной Маши:
— Теперь я желала бы знать, где вы были?
Что было ответить на такой вопрос? Все, что угодно, только не правду. Сказать правду — значило бы погубить Тайну, Ефима и Стешу. А этого ни под каким видом делать было нельзя. И Ника Баян, заранее возмущаясь неизбежной ложью, выступила вперед.
— Мы были около сторожки Ефима, m-lle. Нам надо было сторожа… — произнесли покорно ее розовые губки.
— Зачем? Чтобы послать его за какой-нибудь дрянью, в роде чайной колбасы или дешевых леденцов? — С новой презрительной улыбкой допытывалась Гандурина.
Легкое замешательство задержало ответ Ники. Отвечать, что они, действительно, хотели послать за покупкой Ефима, конечно, было нельзя. Сторожам и девушкам-прислуге было строго-настрого запрещено ходить за сладкой провизией и другими покупками для институток. Все это должно было приобретаться при благосклонном участии классных дам, под их неизменным контролем. Каждый нарушивший это правило со стороны сторожа или прислуги неизбежно платился наказанием или же вовсе лишался места.
И, зная это прекрасно, Ника избрала совершенно иной план действия, более сложный и утонченный, не грозивший никому, кроме ее самой… Вся раскрасневшаяся, с потупленными глазами и дрожащими от смеха губками, она сделала шаг вперед.
— M-lle, — тихим, кротким и печальным голосом произнесла шалунья, — я… я… виновата во всем одна. Ефим не знает даже, что я была здесь… И моих подруг я уговорила пойти со мной… Такой ранний час… Так темно и тихо… Такая жуткая мертвецкая… Мне было страшно одной…
— Но зачем же вы пришли сюда? — чуть ли не взвизгнула Юлия Павловна, снедаемая любопытством.
Ника замирает на мгновение в молчании. Все ждут ее ответа; больше всех инспектриса Гандурина. И вот с дрогнувших губок Ники срывается никем не предвиденный ответ:
— Я… я… хотела поговорить с «ним».