— Это еще что такое? Бутылка? Вы спрятали вино? Пиво? Что? — и она с торжествующим смешком злорадства извлекает из кармана Тольской злосчастную бутылку с бульоном.
В первое мгновенье инспектриса молчит, пораженная сюрпризом, но через минуту обретает дар слова разражается целой тирадой.
— Так и есть — желтый цвет — вино! И как тонко придумано: слить его в бутылку от лимонада. Нечего сказать, хорош пример для остальных! Молодая девица, выпивающая за обедом, как кучер или кухонный мужик!.. Мне жаль ваших родителей Тольская. Вы окончательно погибли. Надо много молитвы, много раскаяния, чтобы Господь, Отец наш Небесный…
— Ах, Господи, — истерически вскрикивает Лида и, не выдержав, закрывает руками лицо и разражается громким рыданьем, — зачем раскаяние, когда… Когда это не вино… а суп… Бульон, самый обыкновенный бульон…
— Суп? Бульон, вы говорите? А это что? — И быстрые пальцы инспектрисы снова погружаются на дно Лидиного кармана. — А это что? — Ах! — В тот же миг Гандурина отдергивает пальцы, и все лицо ее выражает последнюю степень брезгливости и отвращения. Рука ее попала в холодную, студенистую, подвижную массу бланманже, находившегося на дне Лидишой кружки, и она приняла эту массу за лягушку.
Слезы Тольской стихают мгновенно. Злорадная улыбка искажает миловидное личико.
— Не трогайте, m-lle, — просит она, глядя на строгое лицо инспектрисы.
— Ля-гу-ш-ка!
Это уж чересчур. Чаша терпения переполнилась сразу. Юлия Павловна вся так и закипает негодованием.
— M-lle Оль, — зовет Гандурина классную даму первого класса, — полюбуйтесь на этот экземплярчик, на вашу милейшую воспитанницу. Не угодно ли взглянуть на нее… И это называется — барышня! Выпускная институтка! Благовоспитанная девица! Пьет вино да обедом, прячет в карман лягушку!.. Ступайте, в наказанье, впереди класса. Вы наказаны… Какой стыд! Вы, большая, заслуживаете наказания, как какая-нибудь седьмушка. Стыд и позор!..
И слегка подтолкнув вперед Лиду, возмущенная Гандурина, брезгливо поджимая губы, двумя пальцами берет в одну руку задачник с антрекотом, все еще благополучно находящимся среди его страниц, в другую — бутылку с супом и торжественно, как трофеи победы, несет их к ближайшему столу.
— Все будет передано maman, — шипит она, сопровождая слова свои убийственным взглядом.
— Что такое? Что у вас в кармане? — волнуясь, сильно побагровев пристает к Золотой Рыбке добродушная Анна Мироновна.
— Ах, оставьте меня. Из-за вас всех Тайна осталась без обеда, — снова разражается истерическим плачем бедняжка Тольская.
— Но откуда у вас лягушка в кармане? — не унимается «Четырехместная карета».
— Какая лягушка — крокодил! Нильский крокодил у меня в кармане! — рвется громкий истерический вопль из груди маленькой девушки, и она плачет еще несдержаннее еще громче.
Теперь уже никто не смеется. Все испуганы и поражены… Всегда сдержанная, скупая на слезы, веселая, здоровенькая Лида Тольская рыдает неудержимо. Кругом нее волнуются, суетятся, утешают. M-lle Оль, взволнованная не менее самой Лиды, мечется, щуря свои близорукие глаза, требует воды, капель…
Валерьянка, Валя Балкашина, извлекает из кармана разбавленный водой бром, имеющийся у нее всегда наготове, и английскую соль.
— Вот, возьми, Лида, прими… Нюхай… — шепчет она взволнованно.
— Душка, не обращай внимания на Ханжу, — шепчет с другой стороны Хризантема, верная подруга Золотой Рыбки, Муся Сокольская.
— Ангел! Дуся! Мученица! Святая!.. — лепечут седьмушки и шестушки, обожательницы Лиды, пробираясь мимо столов «первых» к выходу из столовой. С восторгом и сочувствием смотрят они на Лиду, с ненавистью и затаенной злобой — на инспектрису.
— Перестань плакать, Лида, — неожиданно звучит низкий грудной голос Алеко-Черновой. И смуглая сильная рука девушки ложится на плечо трепещущей в слезах Золотой Рыбки. — Право же, не стоит тратить слезы по таким пустякам. Мало ли, сколько большого серьезного горя ожидает всех нас в жизни. А мы заранее, убиваясь но мелочам, тратим богатый запас сил души. Перестань же, не стоит, Лида, право не стоит… Надо уметь побеждать себя. Надо уметь хранить душевные силы для будущей борьбы…
Что-то убедительное, искреннее звучит в голосе энергичной девушки. Что-то такое, что невольно передается рыдающей Тольской и словно гипнотизирует ее. Слезы Лиды прекращаются, рыдания переходят в тихие, редкие всхлипывания.
— Да… Да… Я сама знаю… Глупо, что реву, как девчонка… — лепечет она.
— Успокоились? — язвительно вопрошает Ханжа, снова приближаясь к девушке. — Истерика вышла неудачно… Напрасно старались. У воспитанной барышни не может быть и не должно быть никаких истерик. И жалея maman, а не вас, конечно, я ничего не передам ей на этот раз, но… В следующее воскресенье в наказание за все ваши дерзкие выходки вы останетесь без приема родных, — замечает Гандурина и, наградив Тольскую негодующим взглядом, исчезает из столовой.