Общий вздох облегчения вырывается у всех тридцати пяти девушек. Даже Анна Мироновна Оль облегченно вздыхает. Она снисходительна и мягка своим юным воспитанницам и, где может, покрывает их, и с инспектрисой у нее, вследствие этого хронические нелады.
Между тем выпускные поднимаются в классы. Капочка Малиновская шепчет по дороге, шедшей с ней в паре и все еще продолжавшей всхлипывать, как не утешившийся после перенесенного наказания ребенок, Тольской:
— А все это потому произошло, что даром Божиим пренебрегаешь… Хлеб, пищу Господню, в учебники суешь кое-как… Грех это… Взыщется за все… Ересь… Вот и…
— Ах, молчи, пожалуйста! И без тебя тошно.
Действительно тошно… И не одной Лиде Тольской, но и всем остальным. Благодаря не удавшейся экскурсии Золотой Рыбки в сторожку Ефима, маленькая Тайна осталась без обеда. Неужели же ей придется довольствоваться сегодня жидкими невкусными щами и кашей, которые получает из казенной кухни Ефим? Ведь маленькая Тайна не привыкла к такой грубой пище. Ежедневно ей носили обед с институтского стола. Бедняжка, она, наверное, голодна сейчас, ей хочется кушать, она ждет своей обычной обеденной порции. Что им делать теперь? Как помочь малютке? Все эти мысли волнуют не одну впечатлительную девичью головку: они не дают покоя никому из выпускных. Все остальное отошло на второй план.
Депутация к начальнице не состоялась: ее отложили более благополучного случая. Все грустны и встревожены. Все ждут исхода и не находят его.
Глава VIII
«Т-а и-та объелась. У Т-а и-ты заболел животик. Бисмарк просил кого-нибудь придти к нему…»
Эту лаконическую записку, нацарапанную карандашом, принесла лазаретная девушка Даша, случайно встретившая Ольгу Галкину в коридоре, и вручила ее Нике Баян.
Был вечер. Воспитанницы готовили уроки к следующему дню.
— Mesdames, — встревоженная полученным известием, крикнула, вбегая на кафедру, Ника, — mesdames, нужно кому-нибудь идти в сторожку. Т-а и-та больна. Вот записка.
— Т-а и-та? Кто это такой? — спросила Балкашина.
— Неужели не догадываетесь, — сердито ответила Ника.
— А! Т-а, это — Тайна, а и-та — это института! — хлопая в ладоши воскликнула Шарадзе, довольная своей находчивостью. — Значит, это наша Тайна больна?
— Да, да, да! И Севилья из предосторожности написала «Т-а и-та», чтобы никто не догадался… Тайна больна, — продолжала Ника. — Надо ее сейчас навестить… Мы пойдем к ней на этот раз только двое: я и Валя Балкашина. Она кое-что смыслит в лечении. Так будет безопаснее. Да и двое мы не потревожим малютку. Ах, подумать страшно, чем и как она больна. Пойдем скорее к ней, Валя!
Худенькая девушка бессильно кивает головой, потом, приподняв крышку пюпитра, долго копошится у себя в ящике. Слышится звон склянок… Бульканье капель, какой-то шорох…
— Ну что, Валерьяночка, идем?
— Конечно, Ника, конечно…
— Только возвращайтесь скорее, mesdames. Не мучайте, — слышатся вокруг них взволнованные голоса остальных воспитанниц. — А то мы тут, Бог знает что будем думать о болезни Тайны. Мучиться, волноваться.
— Да поцелуйте ее от тети!
— От дедушки!
— От мамы!
— От тети!
— И от меня!
— И от меня!
— Ото всех, ото всех поцелуем, не беспокойтесь, — спешат Ника и Валя заверить в один голос подруг.
— От меня увольте, пожалуйста, не надо, — брезгливо тянет Лулу Савикова.
— Ах, пожалуйста, не трудись. Очень нужны Тайночке твои препротивные поцелуи!.. — неожиданно вспыхивает Баян.
— Какое выражение. Fi donc!16 Стыдитесь, Баян, — жеманно поджимая губки, цедит Лулу, и все ее худенькое продолговатое лицо изображает пренебрежение и брезгливость.
— Ну, уж молчите, m-lle Комильфо, не до выражений тут, когда Тайночка больна, — сердится пылкая Шарадзе.
— Какое мне дело до нее… — пожимает снова Лулу плечами.
— Конечно, тебе нет дела до Тайны… Ты ее мачеха, ты ее не любишь нисколько… — горячится Золотая Рыбка, и глаза ее загораются и сверкают, как угольки. — И за это тебя ненавижу, да, ненавижу, прибавляет она совсем уже сердито.
— Какие у вас грубые манеры, Тольская, — презрительно бросает Лулу.
— Зато есть сердце, — вступается за подругу Хризантема, — а у тебя, вместо сердца, кусок приличия и больше ничего.